как после мертвой ночи в их тела вместе с ягодами вливается жизнь, как теплеет и ускоряется кровь в жилах.
Зубы почернели, язык щипало от кислоты, но они рвали и рвали боярышник, торопясь, боясь, что не успеют съесть все, что что-то им помешает, глотая ягоды целиком, не пережевывая — все равно этого мало, не насытишься.
Они паслись долго, пока не обглодали всё. Потом, усталые, вновь собрались возле костерка, закурили молча, переваривая эту малокалорийную пищу.
Над головой, шурша в воздухе крыльями, пролетела утка. Низко, метрах в десяти. Артем сорвал автомат, хотел выстрелить, но запутался в ремне. Пока копался, утка улетела.
— Зараза! Упустил! Сука!
— Не мучайся, все равно не попал бы. — Петрович разгладил усы, хитровато прищурился. На его лице появилось выражение рассказывающего байки охотника. — Я вчера тоже стрелял. Вот так вот летели, низко-низко, даже еще ниже, чем эта. — Петрович показал рукой, как летели утки. — Весь магазин выпустил. Один черт не попал. Они на вид-то жирные, а бьешь-бьешь — все в перья. Вот если бы дробью, тогда да.
— Да, утку сейчас неплохо бы, конечно. Сутки уже здесь. Без еды, без воды… Когда ж нас сменят- то? — Игорь вопросительно глянул на Артема. — Со штабом разговаривал? Чего комбат говорит?
— Ничего не говорит. Может, к вечеру и сменят. Хотя, на ночь глядя… Вряд ли. Скорее, завтра с утра.
— Угу… Значит, еще сутки здесь. Хоть бы воды прислал, что ли.
В воздухе снова зашелестело. В первую секунду Артем опять дернул автомат: 'утка!', но потом понял, что ошибся. Высоко в небе прошуршал снаряд крупного калибра, ушел в сторону Алхан-Калы. Все механически задрали головы вверх, посмотрели в небо, прислушиваясь, а когда шорох утих, повернулись в сторону села. Секунду-другую была тишина, потом стоявший первым на откосе белый домик вспучился, надулся изнутри и исчез в огромном взрыве, разлетелся в стороны, кувыркаясь в воздухе потолочными перекрытиями. Чуть позже докатился и звук разрыва, рокотом прошелся по болоту, а через секунду из-за леса, оттуда, где был полк, донесся и запоздалый выстрел.
— Ого! Прямое попадание.
— Саушки… Здоровые, блин. Один снаряд — и дома нету…
— Ну, началось, теперь точно не сменят…
Обстрел начался сильный. Снаряды сыпались один за другим. Сзади, из-за леса и справа, откуда-то с гор, били саушки. Там же, в горах, взвыл 'Град', его залп накрыл Алхан-Калу ковром. Слева от бугорка заговорила минометная батарея. Минометка работала где-то совсем рядом с ними, хлопки её 'Васильков' выделялись из общей канонады, почва каждый раз отдавала толчком в ноги.
Алхан-Кала исчезла. Её смахнуло с обрыва, как ребенок сбрасывает со стола неудавшийся город из кубиков. На месте села тучами клубилась пыль, земля взлетала и падала, в воздухе висели крыши, доски, стены… Воздух дрожал, физически ощутимо раздираемый металлом. Железа было так много, что пространство сгустилось, каждый пролетавший в селе осколок, двигая по одной молекулы кислорода, оставлял теплый след на лице. Разрывы и выстрелы смешались в один сплошной гул, тяжелой густотой наполнив эфир, придав ему массу, вдавив головы в плечи.
Они стояли, молча смотрели на обстрел. В такие минуты, когда дома, кувыркаясь в тоннах поднятой на воздух земли, разлетаются в щепки, оставляя после себя воронки размером с небольшое озерцо, а почва на три километра вокруг дрожит от ударов двухпудовых снарядов — в такие минуты особенно остро чувствуется слабость человеческого тела, мягкость костей, плоти, их незащищенность перед металлом. Бог ты мой, ведь весь этот ад не для того, чтобы расколоть напополам Землю, это всего лишь для того, чтобы убить людей! Оказывается, я так слаб, я ничего не могу противопоставить этой лавине, с легкостью разметавшей вдребезги целое село! Меня так легко убить! Эта мысль, парализует, лишает дара речи…
— Сейчас повалят, пидоры…
Они очухались, повскакивали с мест, разбежались по позициям. Над болотцем опять протяжно и страшно запели 'К бою!'. Артем бросился к бэтэру, схватил рацию, побежал к Ситникову.
Ситникова он нашел около вчерашней балки. Тот лежал, опершись на нее локтями, разглядывал Алхан-Калу в бинокль. Рядом покуривал Вентус. Оба были напряжены, но не нервничали. Ситников не обернулся, сказал только:
— Вызови комбата.
Артем вызвал 'Пионера'. Ответил опять Саббит.
— 'Пионер' на приеме. Передаю трубку главному.
Заговорил комбат.
— 'Покер', это главный. Значит так. Остаетесь на месте. Смотрите в оба. Если чехи пойдут на вас, будете огонь корректировать. Ближе к вечеру буду. Как понял, прием?
— Понял тебя, понял. — Артем снял наушники. Ситников выжидающе смотрел на него. — Остаемся здесь, смотрим чехов.
Обстрел продолжался еще около часа, затем постепенно утих. Теперь саушки били по одной, одинокие снаряды через каждые минуту-две ложились в селе. Пыль осела, из густых клубов проступили домики. Артем удивился — целый час такое молотилово стояло, он ожидал увидеть пустыню в воронках, а село оказалось практически целым. Во всяком случае на первый взгляд, хотя точно тут сказать невозможно. Сколько раз они так обманывались с ночлегом — смотришь, дом вроде целый, а зайдешь во двор — там одна стена только.
Явные разрушения были только на правой окраине села — здесь Алхан-Калу потрепало сильно. Видимо, лишь этот район и обстреливали. Похоже, что Басаев со своими чехами там. Прямо напротив них. Если пойдет, им встречать.
Они затаились, слились в ямках с землей, сравнялись с ней, разглядывая село по стволу автомата, пошевеливались, устраивались поудобней к бою, заранее намечая ориентиры, легли надолго, замолчали, не выдавая себя ни звуком, затихли, ожидая чехов.
Комбат приехал, когда уже опускались сумерки, вторые для них на этом болоте. Его БТР и три машины «семерки» шумно влетели на бугорок, остановились не маскируясь.
Комбат сидел на головной броне, как Монблан возвышаясь над ними, в обычной для него позе ферзя — рука упирается в колено, локоть на отводе, тело чуть подано вперед. Орлиный взгляд. Эффектный 'натовский' броник. Не запачканный землей камуфляж. Орел-мужчина.
— О, приехал наконец. Ты глянь на него! Ферзь, блин. Как на параде, только оркестра не хватает. Чтоб не только в Алхан-Кале, но и по всей Ичкерии чехи знали — комбат прибыл… Глупый Хер!
Комбата в батальоне не любили. Солдат он скотинил, разговаривал с ними высокомерно и при помощи кулаков, считая их за пушечное мясо, алкашню и дебилов. 'Глупый хер' было его любимым выражением. По-другому он к своей пехоте никогда не обращался. 'Эй, ты! Глупый хер! А ну бегом сюда!'. И в морду — на! Солдаты отвечали ему взаимной ненавистью и эта кличка, Глупый Хер, намертво прилипла к комбату.
Семерка стала разворачиваться на бугорке, занимать позиции. Комбат коротко поговорил о чем-то с Ситниковым повернулся и пошел к пехоте, его квадратная приземистая фигура исчезла в кустах. Ситников направился к своей машине.
Артем с Вентусом поднялись, подождали его. Не останавливаясь, он прошел мимо, кинул на ходу:
— Все, собирайтесь, домой едем, нас меняют. — Он начал снимать с машины 'шмели'. — Забирайте все, эта броня здесь останется, поедем на комбатовской.
Они перетащили барахло. На броне уже сидели двое разведчиков, сопровождавших комбата во всех его поездках — Денис и Антоха. Комбатовское высокомерие, как чахотка, передалось и им, и они не помогли закинуть 'Шмели' на броню, не подали руки. Лишь, покуривая, скучали в ожидании босса, разглядывали болото.
Комбат подошел через несколько минут, запрыгнул на бэтэр, свесил ноги в командирский люк:
— Поехали.
