Махмуд-ага знал, для чего нужен Мураду земляной вал, но ему, воину, было стыдно, что армия превратилась в землекопов.
Султан Мурад набил на руках кровавые мозоли, но упрямо каждое утро шел в траншею копать землю.
Из Истамбула вести шли добрые. Прибыли русские послы с покаянным письмом от своего царя, мол, Азов взяли разбойники-казаки, управы на них нет, они законов человеческих не признают, оттого и посла турецкого убили. Государь обещает уговорить донских атаманов, чтоб они вернули крепость.
Каймакам, оставленный в Истамбуле умершим Байрам-пашой, ответ русским послам дал мягкий, о греке Кантакузине — турецком посланнике — не вспоминал, а вот Азов просил вернуть не мешкая, если царь Михаил Федорович хочет быть с падишахом Мурадом в дружбе на деле, а не на словах.
Пришел отчет о состоянии казны. Шла война, а доходы с трехсот миллионов акче в год поднялись до пятисот пятидесяти.
Из Индии тоже добрые вести. Шах Сефи, выступивший навстречу шаху Джехану — императору Великих Моголов, увяз в войне. Багдаду помощи ждать не от кого. Персы надеются на крепкие стены, мол, не впервой, отсидимся. Но самоуверенность, опасная для нападающих в открытом поле, может сослужить осажденным дурную службу. Самоуверенных следует хлестать, как детей, лозой и пониже спины.
Вечером, обрядившись в одежды ополченца, Мурад оставил государственные дела и снова копал землю.
Вал подрастал, дотягивался до высоты стен Багдада. Еще немного, и город будет как на ладони.
— Эй, Мурад! Приятель! Ты-то какими судьбами здесь? — Раскрыв медвежьи объятья, на Мурада надвигался сияющий великан.
— Калфа Мехмед? — обрадовался Мурад. — Ты все-таки ношел в ополчение.
— А как же! Я зря не болтаю.
Обнялись. Расцеловались.
— Присядем? — предложил Мурад.
— Э пет! Я слово дал за троих работать. — Мехмед подмигнул приятелю. — Меня за это ва двоих кормят и по две чаши вина дают. Смекнул? Хочешь в паре со мной работать? И поработаем, и поговорим, а потом и выпьем.
Они нагрузили носилки и потащили землю на вершину вала. Мехмед не умолкал:
— Кругом все ворчат. Вместо войны землю копаем, а я так думаю: нашему падишаху видней. Копаем землю, значит, так и надо, значит, от этого нам же будет лучше. Вон они, какие стены, попробуй возьми их! Все войско положишь, а не возьмешь. А тут пушки поставим на вал и будем палить не куда попало, а в цель: персы сами ворота отворят.
Мехмед болтал без умолку, но работал тоже без передышки. Мурад взмок, как мышонок, а пощады не просил, упирался.
— А здорово ты смахиваешь на султана! — болтал Мехмед, — Я султана видел один раз.
— Где?
— В Истамбуле, когда султан парад цехов принимал. Только он похудей тебя, и глаза у него горят поярче, как у волка или как у сумасшедшего.
Мурад хмыкнул, а Мехмед бросил последнюю лопату в носилки, подхватил носилки и, таща за собой и носилки и помощника своего, устремился к вершине холма.
— Зря ты не пришел тогда на мое торжество. Посвятили- таки меня в мастера. 'Ты, — говорят, — молодец, Мехмед, у тебя руки золотые'. Раньше, когда в карманах у меня ветер гулял, что-то не замечали моих рук, а как денежки завелись, и руки враз позолотели. Я нигде и никогда дурака не валял, коли брался за дело, так работал. Я и на войну пошел всерьез. Не будь я мастер Мехмед, отхвачу себе тимар!
На вершине вала у Мурада разжались руки и носилки упали, к носильщикам тотчас подскочил надсмотрщик, но Мехмед так выразительно выпростал из-под халата волосатую огромную свою руку, что надсмотрщик обошел приятелей стороной и накинулся с бранью на кого-то ни в чем не повинного.
В это время по валу шествовал великий визирь Махмуд-ага в Сопровождении вернувшегося из Индии бостанджи-паши. Махмуд-ага поглядел на черный от пота халат Мехмеда.
— Стараешься?
— Стараюсь! — гаркнул Мехмед радостно.
— Старайся, дурак! Но помни, стараться надо там. — Великий визирь кивнул на Багдад.
Из-за спины великана на великого визиря зыркнули бешеные глаза. Звериное чувство подсказало бостанджи-паше: будь осторожен. И он, проходя мимо растерявшегося великана, уронил к его ногам золотой.
— За старание!
Поздно ночью Мурад вызвал Махмуда-ага в свой шатер.
— Где тяжелые пушки? — спросил он великого визиря, едва тот откинул полог шатра.
— В дороге, милостивый падишах.
— Но сколь далеко они от Багдада?
Этого Махмуд-ага не знал, но он хорошо знал, как опас но лгать Мураду.
— О великий мой падишах! Дороги теперь зимние. Идут дожди. Тяжелые пушки тяжелы.
— Поэтому-то они и нужны мне здесь! И они мне нужны сегодня…
Великий визирь потупился, сказать нечего.
— Скажи мне, Махмуд-ага, для чего мы возводим земляной вал вокруг Багдада?
Махмуд-ага капризно пожал плечами: ему, старому воину, задают школьнические вопросы.
— Отвечай! — заорал Мурад.
— Для того, государь, чтобы прицельно стрелять по городу из пушек.
— Скажи мне, бывший янычарский ага, сколько дней по древнему правилу мы можем держать в окопах янычарские полки?
— Сорок дней, милостивый падишах.
— Сорок дней мы стоим под Багдадом?
— Двадцать, великий.
— Но где же тяжелые пушки? Где тяжелые пушки, я спрашиваю тебя, бездельник? А если бы я сразу же, подойдя к Багдаду, повел бы армию на приступ, чем бы мы рушили стены? Уж не твоей ли круглой башкой?
— Великий и милостивый падишах…
— Некогда болтать! Повелеваю: все пушки, какие у нас есть, сегодня ночью поднять на вал и открыть огонь.
— Но, великий падишах, тащить пушки ночью на вал опасно.
— Опасно оговаривать султанов, вот что опасно! — И Мурад в бешенстве рубанул саблей Махмуду- ага поперек груди.
Великий визирь упал, обливаясь кровью.
— Без панциря ходил, болван! — Мурад отшвырнул саблю и окинул спокойным, трезвым взглядом своих пашей.
— Все пушки на вал! Как какую пушку поднимут, так пусть и палят. Пора побеспокоить сладкий сон персов… Найти тяжелые пушки, затерявшиеся в пути, и немедля сюда, под стены Багдада.
Сказал и пошел на расступившихся пашей вон иэ шатра, чтоб не видеть, как немые — верные султанские стражи — добьют великого визиря Махмуда-ага.
Засыпая, Мурад IV услыхал пушечную пальбу,
Глава четвертая
От непрерывной пальбы воздух звенел, дрожал, а может быть, это звенела и дрожала пустая, как пустой котел, голова. Божье небо, влажное, моросящее, нависло над злодейством, но люди сумели и тут
