Почему не заходим?
— Мы уже никого не ждем. Нам элементарно не открывают дверь.
— И давно не открывают? — поинтересовалась Нина.
— С самого начала.
— Так… — сказал я, — налицо антисемитские происки! — Пошутил и тут же пожалел.
— Именно! — Загорячился Мишка-Британик. — Думаешь, зря эти девки тут шмаляют, они хотят нас запугать. И так примитивно, так по-совковому…
Мы с Ниной снова переглянулись.
— И голубей наняли, потому такие бесстрашные. — Я посмотрел на окна хасидской штаб-квартиры, мне почему-то показалось, что из ближайшего к подвалу окна за нами кто-то следит. — И крошек подозрительно много. Может, ты не в ту дверь стучишься? Идем, посмотрим.
— Я?! Квартира пятьдесят пять, первый этаж, дверь направо.
Отрекомендованная мне дверь была металлическая, серого цвета, с глазком и музыкальным звонком.
Уж я отвел душу!
Мелодия, раздававшаяся по ту сторону, заставила меня усомниться в точности рекомендации: «Напутал все, великий путаник».
Выйдя на улицу, говорю:
— Британик, ты ошибся дверью. Слышал мелодию звонка? Канкан из оперетты Оффенбаха!
Теперь уже Мишка воззрился на меня так, будто только что разглядел первые симптомы шизофрении.
— А ты что хочешь в наше время? Хаву Нагилу или Шалом Израиль?
— Старик, но это же не Мулен Руж, это штаб-квартира хасидов, тебе здесь, между прочим, должны кое-что обрезать. Ты случайно не боишься?
Миша переглядывался с Ниной, а я бесился оттого, что они не могут уразуметь таких простых вещей.
У пролетарских девиц кончились пульки. Отложив винтовку, они теперь мирно беседовали, поплевывая вниз.
Голуби перелетели на другое место в полном составе, словно из одного зала музея в другой, с одной картины на другую.
В этом дворе скука нарастала с бегом секундной стрелки. Становилось совершенно ясно, что двор начинает подражать десяткам тысяч таких же дворов и требует подражания от нас, мы же, ожидавшие начала новой истории, дабы потом отразить ее в своих молитвах, ни за что не хотели копировать простых ожидающих в обычных московских дворах. Мы успели выкурить пару сигарет, прежде чем я увидел, как за одним из окон интересующей нас квартиры чья-то рука дотронулась до тюлевого занавеса.
— Ларговский, там кто-то есть! — вскрикнул я, сгорая от любопытства и нетерпения немного поскандалить.
— Мне тоже показалось, я слышал шаги, когда звонил в дверь.
— Что же ты молчал?
— Если бы вы только знали, как я устала, как я голодна! Илья, ну сделайте же вы что-нибудь!
— Что именно? Во-первых, у меня нет ножа, во-вторых, я этого никогда не делал, в-третьих, мне просто жаль Мишку.
— Можно подумать! — сказала Нина, будто всю жизнь прожила в Одессе и окна ее квартиры выходили как минимум на улицу Жуковского.
— Ладно, попробую чего-нибудь предпринять.
Над подвалом, который я приметил сразу же, был козырек. Именно на него я и взобрался, чтобы заглянуть в окно, проверить, закрыта ли форточка.
Форточка оказалась открытой. Едва я просунул руку, как послышался голос:
— И что вам нужно?!
— Простите, вы случайно не мохель? Мы пришли с другом делать брит.
Мы переговаривались с ним через форточку минут пять, прежде чем он, наконец, решился открыть дверь. Это был завидного телосложения мужчина, лет сорока, облаченный во все черное и белое, с черной кипой на большой голове и в густых, начинающих седеть пейсах.
— Извините меня, но вы же знаете, в какое смутное время мы живем, — сказал мохель, впуская нас. — К тому же вы забыли пароль, — обратился он уже ко мне.
— Пароль забыл не я, — говорю я и показываю на Британика. — Скажите, ничего, что мы пришли с женщиной?
— О!.. Это нормально. Женщина может подождать в другой комнате.
— Вообще-то его тоже надо обрезать, — сказал Мишка-Британик так, будто мы по пути заскочили в парикмахерскую сделать модные прически. — Не сегодня-завтра и друг мой уедет.
Я, чувствуя спазм в желудке, видя, как разволновалась Нина от последних Мишкиных слов, кинулся в пространные объяснения, затрагивающие определенные свойства моей физиологии.
— Понимаете, — объяснял я резнику, — у меня там так…
— Как?
— Будто мне уже… уже обрезали…
Мохель понимающе кивал: мол, ничего-ничего. Ларговский продолжал настаивать. Ему просто необходимо было, чтобы я сегодня же побывал сразу в двух ролях — кватера и «жениха крови».
Я отбивался, как мог, от этой жертвы, от этого знака союза, который Всевышний заключил с Авраамом и со всем его потомством, пока Нина не сказала:
— Знаете что, я, пожалуй, пойду в предложенную мне комнату.
— Ладно, господин Ларговский, пожалуй, для начала разберемся с вами, — сказал Британику резник, — а потом уж с ним. — И задал «жениху крови» несколько вопросов по поводу «вах-нахт» — ночи бдения.
Британик заверил мохеля в том, что всю ночь перед бритом читал Тору.
Лицо жениха становилось мелового цвета, глаза — болезненно блескучими. У меня же, напротив, прекратились посасывания под ложечкой и странные подергивания в паху. Возвращать человеческое тело к его первоначальному совершенству через акт обрезания я был пока не готов. Явно не готов.
Пожелав удачи Авраамову чаду, я направился за Ниной.
Комната была квадратной, большой, белостенной, с двумя окнами, выходившими на ЦМТ. Из окна был виден полет кичливого золотого воришки в крылатых сандалиях.
Мебель стояла из натуральной кожи сливового цвета.
Нина утопала в одном из кресел, не обращая на меня внимания. Свидетельница процедуры курила и перелистывала глянцевые журналы, разложенные веером на столике из толстого дымчатого стекла.
На одной из стен висела почетная грамота. «Странно, — подумал я, подходя ближе. — Неужели нашего мохеля наградили?!»
— Нина, а здесь во времена перестройки, оказывается, был мебельный кооператив. — Она подчеркнуто пожала плечами. — Теперь понятно, кому принадлежал звонок с мелодией канкана. Думаю, что и мебель от господ предпринимателей. Видимо, снимались с якоря под случившуюся неподалеку революцию. — Она еще раз демонстративно пожала плечами.
Я опустился на корточки и обнял ее ноги, облитые плотным голубым коттоном. Я смотрел в ее зеленые глаза, а зеленые ее глаза смотрели в окно.
— Нина, давай сделаем это прямо здесь, сейчас… в этом кресле…
— Зачем? — спросила она холодно.
— Ну, во-первых, меня заводит эта буржуйская мебель, во-вторых, за стеной делают обрезание нашему лучшему другу…
— А в-третьих?..
— В-третьих, Нина, я потом напишу рассказ в довлатовском стиле.
— Я вам разрешаю написать, как будто все уже было. От вас требуется только включить малую толику воображения, на которую вы, Илья, вряд ли способны.
