покрыла вода: видимо, где-то выше по течению взорвали плотину. Бросая орудия и обозы, солдаты и офицеры противника метались вдоль берега, но всюду их настигали конники комбрига Рокоссовского и отдельного бурят-монгольского кавалерийского дивизиона.
Наш полк двинулся из Чжалайнора обратной дорогой и, совершив марш, на следующий день вышел к станции Маньчжурия. Здесь мы дрались около суток. Главные силы генерала Лян Чжуцзяна, окруженные частями 35-й и 36-й дивизий, попытались прорваться, но были с большими потерями отброшены. 20 ноября утром огонь белокитайцев почему-то вдруг стих - ни одного выстрела не слышно. Смотрю - к разъезду движется с тыла открытая легковая автомашина, а в ней командующий Вострецов и комиссар 18-го стрелкового корпуса Зайцев. Подъехали, Степан Сергеевич Вострецов приказал: 'Прекратить огонь, ждем парламентеров'. Спустя некоторое время со стороны города показалась легковая закрытая машина с белым флагом. Проехала через нашу цепь, из нее вышел мэр города Чжалайнора, как нам потом стало известно, и еще какие-то штатские. Переговоры были короткими. Мэр хотел выговорить условия, на которых должен был сдаться генерал Лян и его войска, но Вострецов сказал: 'Никаких условий. Капитуляция - вот и все условия'.
Они еще о чем-то коротко переговорили, и командующий приказал мне выделить взвод красноармейцев. Они разместились на грузовике и вслед за машинами Вострецова и мэра города поехали в Чжалайнор. Командир взвода Полянский потом рассказал нам про эту поездку. Белокитайцы в полном вооружении шпалерами стояли вдоль улиц до самого штаба Северо-Западного фронта. Когда вошли в штаб, генерала Ляна там не нашли. Вострецову сказали, что он сидит в японском консульстве и просил прийти туда. Но Степан Сергеевич ответил, что ждет его в штабе, и немедленно. Китайский генерал быстро туда явился, и вскоре мы уже принимали пленных и оружие. Всего сдалось более восьми тысяч солдат и офицеров противника, в том числе и штаб генерала Ляна. Было захвачено много военной техники.
День спустя нас опять направили к Чжалайнору и дальше вдоль Китайско-Восточной железной дороги. Наш полк вступил в Цаган, а 106-й Сахалинский во главе с командующим занял город Хайлар. Взятие Хайлара открывало путь к центру Северной Маньчжурии городу Харбину. Столь же успешными были и боевые действия советских войск на всех других операционных направлениях. Китайские милитаристы во главе с Чжан Сюэляном, опасаясь полного разгрома, вступили в переговоры. Вскоре конфликт был урегулирован, советские войска вернулись из Маньчжурии на Родину.
За успешное выполнение боевых заданий по защите дальневосточных границ Особая Дальневосточная армия была награждена орденом Красного Знамени. Этого же ордена удостоились более 500 бойцов, командиров и политработников. В нашей роте орден Красного Знамени получили 11 человек, в числе других вручили его и мне.
После окончания боевых действий 36-я Забайкальская дивизия разместилась на прежнем месте дислокации. Меня назначили командиром учебной роты. Это подразделение, в котором проходили службу бойцы с высшим и средним специальным образованием. В общем контингенте призывников таких бойцов в те годы было мало, программу они, естественно, усваивали гораздо быстрее, чем остальные, да и бурно развивавшееся народное хозяйство испытывало острую нужду в специалистах. Поэтому для них установили сокращенный срок службы - один год.
Таким образом, я опять перешел с политической работы на строевую. Произошло это не само по себе. Сначала мне предложили более высокую должность политработника. Но я заставил себя сесть и крепко подумать. И впервые слово 'призвание' обрело смысл. В чем оно, мое призвание? Да, опыт партийно-комсомольской работы есть, да, я всегда любил ее и выполнял охотно, будучи комсоргом, парторгом, членом партбюро. Но это была все-таки общественная нагрузка. Вспомнил всех политработников, общение с которыми уже оставило заметный след в моей жизни. Комиссар - это не должность, думал я, это - призвание. В каждом из них были какие-то черты, которым хотелось подражать, которые я старался перенять. Но одно дело брать себе в пример старшего партийного товарища, а другое - самому быть таким примером, и не только в исполнении прямых служебных обязанностей, но и во всей повседневной жизни, в самых разнообразных ее проявлениях. Готов ли ты, Белобородов, к этому? Будь откровенен: не готов. Несколько месяцев пробыл политруком роты, справлялся со своими обязанностями - иначе и не предложили бы повышение. Но все это время тебя тревожили и даже мучили такие, например, моменты. Ставят нашей роте боевую или учебную задачу. Решение должен принять командир роты, он его принимает, а в тебе все кипит: не так надо, наверное, не учел он того-то и того-то. Прав ты или не прав - это другой вопрос. Главное в том, что в подобных ситуациях чувствуешь себя не на своем месте. Иногда потом ночь не спишь, мерещится бой - настоящий или учебный, местность видишь до малого кустика, видишь себя командиром роты и - что там греха таить! - всегда выигрываешь бой. Утром от этих ночных бдений болит голова, а толку чуть. Словом, моим призванием, как я тогда чувствовал, был строй, строевая командирская работа.
С тех пор прошло много дет. Мне довелось быть свидетелем, как даже зрелые во всех отношениях люди находили себя в новой для них специальности. Знаю артиллеристов, которые становились отличными командирами стрелковых дивизий, корпусов, командующими общевойсковыми армиями. Знаю крупных политработников, ставших превосходными строевыми командирами, и, наоборот, строевых командиров, нашедших истинное свое призвание в политработе. Проблема эта достаточно сложна, но, полагаю, вряд ли кто возразит против того, что, чем раньше военный человек определит свое настоящее место в строю, тем больше пользы принесет он нашей армии, тем лучше будет чувствовать себя и сам. А моральное удовлетворение от собственной работы, как мы знаем, играет далеко не последнюю роль в жизни каждого.
И еще об одной важной проблеме хотелось бы сказать - о семье. О ней сейчас много пишут и дискутируют в нашей печати. Не секрет, что служебная деятельность мужа и жены, будущее их детей во многом зависят от взаимоотношений, складывающихся в семье. Уже после Великой Отечественной войны мне пришлось некоторое время работать в Главном управлении кадров. Бывали случаи: получает командир новое назначение в необжитые места - и тут начинается разговор о семье: дескать, середина года, детей надо временно отрывать от учебы, жена готовит диссертацию, какой-то родственник на попечении и так далее. Все мы и на собственном опыте знали, как трудно менять налаженную жизнь, старались всячески облегчить перевод. Но ведь служба есть служба, надо ехать выполнять приказ. Говоришь это получающему новое назначение, он внешне как будто согласен, но внутренне, чувствуешь, обижен.
К сожалению, подобные 'невоенные' беседы с военными людьми не были единичными. Вспоминал я в эти минуты свою жизнь. Возможно, что мне с семьей повезло, и поэтому никаких затруднений в многочисленных своих переездах с места на место я не испытывал. Получу, бывало, предписание, отвечу: 'Есть, выехать к новому месту службы!' - и, явившись домой, скажу своей Зине: 'Пакуй чемоданы'. 'Есть, паковать чемоданы! - шутливо ответит она и уже потом осведомится: - Далека ли путь-дорога?' А ведь она была не только домашняя хозяйка, у которой двое мальчишек на руках. За время наших с ней переездов она успела с отличием закончить педагогический институт, стала учительницей. Не говорю уже про общественную работу, которую жена по собственной инициативе вела везде и всюду, куда забрасывала нас военная судьба.
Зинаида Федоровна была настоящей женой командира. Ни разу не слышал я от нее жалоб или сетований на трудности, хотя приходилось нам жить и в землянках. Она и скромное жилище умела устроить так, что к нам, как говорится, на огонек всегда собирались однополчане. Беседовали, спорили, обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, о просмотренных кинофильмах. Каждый, кому доводилось служить в отдаленных гарнизонах, знает, как это важно и нужно - иметь дом, где тебя встречают с радушием - жданный ты гость или нежданный. Сам я на такие вещи не мастер, но жена сделала наш дом открытым для всех, кто хотел товарищеского общения.
Около четырех лет прослужил я в 107-м стрелковом полку в Забайкалье, в таежной деревушке. Как-то прислали нам из штаба округа толстую книжку программу экзаменов в Военную академию имени М. В. Фрунзе. Пролистал я программу и усомнился. Математика, физика, химия в таком объеме, что вряд ли мне по плечу. А Зина говорит: 'Надо тебе готовиться'. Установили мы с ней жесткий режим занятий: в будни - по два часа, в субботу - четыре, в воскресенье - шесть, отпускные поездки отменяются. Более двух лет провел я в этом режиме. Большую помощь оказали мне бойцы-одногодичники, среди которых были и кандидаты наук. В 1933 году сдал экзамены сначала в штабе дивизии, затем в штабе Забайкальской группы войск. Послали меня с несколькими товарищами в Москву, в академию.
Экзамены в Москве были очень трудными. За 45 дней нужно сдать 17 предметов. Экзамен по географии принимал преподаватель с ромбом в петлицах. Я его сразу узнал, но, разумеется, промолчал. Беру билет. Первый вопрос Саратовская область, второй - по зарубежной географии. Подготовился и, когда подошла очередь, вышел к карте. А преподаватель смотрит на меня и спрашивает:
- Из каких краев к нам прибыли?
- Из Читы.
- Давно в армии?
- С девятнадцатого года, но был перерыв по болезни.
- А службу начали в Чите?
- Нет, в Иркутске.
- В каком
