Беру себя в руки. И эта противная тетка оставляет мне вот такую челку на все лето.
Бабушка этот праздник не считает. У нее — Рождество и Пасха. Но сегодня она все равно печет пироги. Потому что к обеду соберется вся семья.
А я люблю всякие праздники.
Дома я сказал, что это песня про мою бабусеньку.
— Почему? — спросил дядя Жорж.
— А потому, что наша бабусенька — кипучая, могучая, никем не победимая и самая любимая.
— Сам додумался? Или Аня научила?
— Да будет вам, — рассердилась Аня. — Как что, сразу Аня виновата. — И пошла на кухню обижаться.
К Ане придираются, потому что она — неродная дочь.
— Со стола убрать — Аня! Посуду мыть — Аня! Как будто, кроме Ани, некому.
У меня одна мама и один папа. Две бабушки и два дедушки. Правда, один дедушка уже давно почему-то прохлаждается в тьмутаракани. И я его живого не помню. Только на этой вот большой фотокарточке.
Очень хороший дедушка! Из его костюмов мне и перешивают. А дедушка, может быть, скоро приедет, если его там отпустят. К нему бабушка собирается. Не насовсем. В гости.
У нас большая семья. Тетей и дядей у меня — завались. Но больше всех со мной занимается Аня. Хотя она и неродная бабушкина дочь. Просто когда у Ани все отправились на тот свет, бабушка взяла ее к себе воспитывать. Тогда она была совсем девочкой.
Дядя Сережа говорит, что она и теперь еще девочка. Потому что замуж не вышла. А замуж Аня не вышла, чтобы не бросать бабушку. А теперь и меня.
По вечерам Аня мне читает книжку про тысячу и одну ночь. Сказка с картинками.
Дядя Жорж говорит, что сказки — это сплошное вранье. И нечего мне забивать голову. Лучше, если бы Аня меня учила считать до ста.
А я еще не знаю, что лучше. И все равно прошу Аню почитать мне про Синдбада-морехода.
Мне нравится «сплошное вранье».
Я живу или на Никицкой у бабушки. Или в Сокольниках — с мамой и папой. У меня два двора. И два друга. Вовка на Никицкой. И Мишка в Сокольниках. А летом я вообще живу в Лосинке, у папиной бабушки и папиного дедушки.
Лето, зима, лето — прошел год.
Зима, лето, зима — еще прошел.
Так и живем.
Чиво смеетесь?
Скользкий вопрос
— Эй ты, ивреец! — кричит мне мальчик.
Я не знаю почему, но страшно обижаюсь и не хочу с этим мальчиком играть. Дома я спрашиваю:
— А что такое «иврей»?
— Твой папа еврей, твой дедушка еврей.
— Какой дедушка?
— Папин папа.
— А твой папа?
— Мой папа русский, и мама тоже русская. У тебя одна бабушка русская, а другая нерусская.
— А что значит «русская» и «нерусская»?
— Когда вырастешь, все поймешь.
— А «иврейцы» все плохие или не все?
Мама сердится и не хочет об этом разговаривать. Мишка мне сказал, что «иврейцы» пьют нашу кровь.
Я пристаю к дедушке, который у меня «иврей»:
— Деда, а деда? Ты пьешь кровь?
— Фуй, фуй, — дедушка всегда так говорит, когда сердится. — Кто тебя этому научил?
— Бабушка сказала, что тетя Белла пьет ее кровь.
Тетя Белла — сестра моего дедушки. Она старая, как баба-яга.
— Твоя бабушка имела в виду совсем не это. Просто она и тетя Белла не находят общий язык.
Но меня не интересует сейчас общий язык. Мне нужно знать, почему «иврейцы» пьют нашу кровь?
— Не слушай всякие гадости, которые говорят во дворе. Это глупые люди.
— А Мишка сказал, что ты, скорей всего — «жид пархатый».
Дедушка становится такой красный, как помидор:
— Не смей так говорить. Фуй! Фуй! Твоего Мишку надо забрать в милицию.
Я хочу смягчить обстановку:
— А собаки бывают «ивреи»?
— Какие собаки? — не понимает дедушка.
— Мишка еще говорит, что пудель у соседей — это «иврейская» собака.
— Ходи сюда, — говорит мне дедушка, — никогда не повторяй, что говорит тебе твой Мишка. Он просто невоспитанный мальчик. Фуй!
Если у меня один дедушка «иврей», а другой «русский», тогда я сам — «русский» или «иврей»?
Если у меня одна бабушка «русская», а другая бабушка, наоборот, «иврей», тогда я сам кто — «русский» или «иврей»?
Если у меня даже папа «иврей», а мама «русская» — тогда что мне делать?
Папин дедушка говорит, что у нас нет теперь ни «русских», ни «ивреев». Теперь все равны, как обещал Маркс.
При царе «ивреев» в Москву не пускали. Было ужасное безобразие. Только купцов первой гильдии. Мой дедушка был купец. Но жил он не в Москве, а в Минске. И там делал махорку «Тройка» для всей русской армии. А махорка — это такой табак, который приличные люди не курят. Приличные люди курят «Казбек». Моя мама курит «Беломор».
Дедушка сейчас совсем не курит. Врачи сказали, что если он будет курить, умрет прямо на улице.
Дедушка не хочет умирать в такое время, когда всем дали свободу. Как обещал Маркс. И теперь живи, где хочешь. Только не делай глупости.
А Дворничиха сказала, что у нас во дворе слишком много «ивреев». И нечего им делать в Москве.
Про меня она долго думала и теперь решила, что я, наверно, все-таки «русский». Хоть папа и подкачал. Потому что беленький. И у меня голубые глаза, как у мамы. А «ивреи» все черные. У них на лбу написано — «иврей»!
