Катарина вздохнула.
— Месяца через три-четыре. Если, конечно, ты выполнишь все, что от тебя требуется. А я, со своей стороны, обещаю сделать все, что от меня зависит.
— Зачем тебе это? — спросил Гумилев, внимательно глядя на девушку. — Тебе-то какая разница, когда я увижу свою дочь?
Она ответила не сразу. Отвернулась к окну и некоторое время смотрела на проносящиеся за окном поля.
— Потому что я живая, — произнесла наконец Катарина.
Дом был погружен во тьму. Лишь подъездная дорожка была окаймлена бледными огоньками ламп подсветки, заряжавшихся от солнечных лучей.
Гумилев напрягся. В доме всегда должен был оставаться кто-то из обслуживающего персонала. Он достал айфон, чтобы связаться с Саничем, но Катарина удержала его руку.
— Не стоит, Андрей. Я отпустила прислугу.
— Почему?
— Надоели посторонние глаза. Хочется побыть собой, а не разыгрывать чужую роль.
«Все страньше и страньше», — подумал Гумилев. Прислугу Катарина подбирала сама — по каким-то одной ей известным критериям. С горничными, поваром и даже уборщицами, которые работали у Гумилева до ее появления, пришлось распрощаться — правда, Андрей принял меры, чтобы всем им было выплачено пособие в размере полугодового жалования.
«Мерседес» подкатил к крыльцу. Боря грузно вывалился из машины и открыл дверцу перед Гумилевым.
— Можешь ехать, — сказал ему Андрей. — Понадобишься завтра в девять.
— Слушаюсь, — могучий Боря наклонил бычью шею. — До свидания, Андрей Львович. До свидания, Маргарита Викторовна.
Мягко заурчал мотор «Мерседеса», машина описала полукруг перед крыльцом и устремилась к воротам. Когда стальные створки сомкнулись за нею, Гумилев отчетливо понял, что в доме кроме него и Катарины никого нет.
— Пойдем, — девушка потянула его за рукав, — ты голоден?
— Нет. — Андрей за целый вечер съел, быть может, пару оливок, но голода, как ни странно, не чувствовал. — А вот бокал коньяка выпил бы с удовольствием.
— Я, пожалуй, тоже. — Голос Катарины звучал непривычно мягко. — У тебя был, кажется, хороший армянский.
Через крытую веранду прошли в гостиную. Гумилев приготовился уже дать команду умному дому, чтобы включил освещение, но Катарина опередила его.
— Я зажгу свечи, а ты доставай коньяк.
— Просто романтический вечер, — усмехнулся Андрей и пошел к бару.
Пока он выбирал коньяк, девушка зажгла три свечи и расставила их по периметру низкого журнального столика из полированной яшмы. Огоньки свечей таинственно отражались в завитках и спиралях полудрагоценного камня, создавая удивительную игру света и тени.
Гумилев поставил на столик бутылку и два пузатых бокала.
— Если уж мы собрались пьянствовать, — сказал он, — то следует позаботиться и о закуске. Дорогая, достань, пожалуйста, из холодильника лимон.
Наполнил бокалы темным, терпко пахнущим напитком. Протянул один Катарине.
— Надо сказать тост, — спохватилась девушка, уже поднеся бокал ко рту. — Давай выпьем за тебя… и за то, чтобы твои мечты однажды сбылись.
«У меня лишь одна мечта, — хмуро подумал Андрей, — и я не уверен, что тебе понравится, когда она сбудется».
— Согласен, — сказал он, чокаясь со своей надзирательницей. Певуче запели столкнувшиеся бокалы.
— Я давно хотела тебе сказать, — Катарина подвинулась поближе к нему, — ты очень привлекательный… в смысле, как мужчина.
«Соблазняет она меня, что ли?» — удивился Гумилев.
— Спасибо, дорогая. Но мне всегда казалось, что у нас с тобой чисто деловые отношения.
Девушка не смутилась.
— Конечно. Но это не мешало тебе два года назад пытаться уложить меня в постель.
— Когда это? — возмутился Андрей.
— В Париже, а потом в Риме. Жаль, что ты этого не помнишь, — со стороны смотрелось довольно комично.
— Комично? У тебя странные представления о том, что такое комедия.
— Комедия — это то, что ты тогда ломал передо мной. Ты что же, и вправду думал, что девушка не может отличить настоящую страсть от искусственной? Да и кто бы тебе поверил, зная, что ты только что перенес такой удар…
— Что же ты сразу не сказала? Я бы не потратил столько времени зря.
Она забавно сморщила носик.
— Во-первых, полузнакомому мужчине такие вещи не говорят. Во-вторых, вполне возможно, что для тебя это было не потерянное время.
Андрей вопросительно взглянул на нее.
— Ты привыкал ко мне. Привыкал жить рядом со мной. Бабушка предупреждала, что это будет сложнее всего. Ты мог меня возненавидеть, и я бы тебя поняла.
— Тогда почему ты не попыталась перевести наши отношения в другую плоскость? В Париже это было возможно…
— Потому что тогда ты возненавидел бы меня наверняка, и очень скоро. А так у меня был шанс.
Катарина откинулась в кресле, короткое черное платье еще больше задралось, открыв гладкое загорелое бедро. Андрей поймал себя на том, что ему трудно отвести взгляд от ее красивых сильных ног, золотисто отблескивавших в неверном свете свечей.
Он отпил немного коньяка и покатал жидкость на языке. Почувствовал вкус мягкого, обволакивающего огня и тут же вспомнил о Син.
«Син, — сказал себе Андрей, — это все из-за нее. Она разбудила во мне давно забытые желания… расколола панцирь, в котором я жил последние два года. На самом деле я хочу вовсе не эту холодную нацистку, а ее, загадочную незнакомку из бара. Они совсем разные: Син — это пламя, а Катарина — лед. Я и так слишком замерз, мне нужен огонь…»
— Я уважаю сильных мужчин, — продолжала между тем Катарина. — А ты сильный, Андрей. Ты справился со своими эмоциями, научился жить по правилам, которые навязали тебе твои враги…
— Ты считаешь это проявлением силы?
— Я не договорила, — ее пальцы легко коснулись его руки. — Несмотря на все это, ты не сломался. Я уверена, что в глубине души ты вынашиваешь планы мести. Мне, бабушке, всем, кто сорвал твою экспедицию и похоронил твою мечту. Ты, конечно, будешь отрицать это, и я тебя за это не виню…
— Не буду, — покачал головой Гумилев. — Я бы уничтожил вас всех при первой же возможности. Если бы не Маруся…
«Зачем я это говорю? — в смятении подумал он. — Теперь они никогда не отдадут мне дочь…»
— Я и так это знаю, — словно прочитав его мысли, улыбнулась Катарина. — Слишком хорошо успела тебя изучить. И вот что… Я не стану предупреждать об этом рейхсфюрера.
Она вытянула длинную ногу и положила ее на бедро Андрею. Слегка пошевелила пальчиками, уронив изящную черную туфельку на пол.
— Почему? — спросил он внезапно охрипшим голосом.
— Потому что это мне нравится. Гораздо интереснее иметь дело с умным и сильным противником, чем с раздавленным слабаком. Если бы ты сломался, я начала бы тебя презирать.
Он не хотел этого. Но рука его сама легла на гладкую, как шелк, ногу Катарины.
— А что ты станешь делать теперь? — спросил Андрей, пытаясь совладать с наваждением. — Когда
