— Хорошо, что осужденный — рыцарь. Надеюсь, это поможет мне.
Их взгляды встретились, и Оливье заметил слезы в глазах Парейля. Отец Сидуан, не стыдясь, безудержно плакал, бормоча молитвы, которые читают над умирающими, а интендант замка с остервенением грыз свой ус.
Палач помог Оливье взойти на костер и привязал его к столбу. Заморосил дождик, и приговоренный с отчаянием подумал о том, что дрова будут гореть еще хуже. Он поднял голову и взглянул в небо, чтобы капли дождя упали на его лицо, застывшее от усилия подавить ужас. Оливье истово молил Господа и Богоматерь помочь ему умереть достойно. Когда палач поднес к костру факел, он закрыл глаза... и тотчас же открыл их, услышав резкий голос короля:
— Стой, палач!
Удивившись, тот обернулся, но солома уже занялась огнем. Тогда Ален де Парейль бросился к палачу, отбросил его в сторону и принялся яростно затаптывать пламя. Затем он обернулся к Филиппу:
— Чего желает король?
— Развяжите этого человека, мессир Ален, и подведите его ко мне.
Приказ короля был выполнен с необыкновенным рвением, которое красноречиво подтверждало скрытые чувства капитана. Ему пришлось поддержать Оливье, который, теряя сознание, чуть не упал, но, почувствовав под своими босыми ногами холодную землю, пришел в себя. Когда Парейль оставил его одного перед королем, он, лишившись сил, почти бессознательно упал на колени, не склонив, однако, головы.
— Вам по-прежнему нечего сказать? — спросил Филипп.
У Оливье пересохло в горле от вновь накатившего страха: не вернут ли его снова на костер?
— Что я могу сказать? — едва слышно произнес он.
— По крайней мере «спасибо»! Я избавил вас от огня.
— О!.. Благодарю вас, сир, что позволяете мне умереть от меча...
— От меча вы тоже избавлены, чего не случилось бы, если бы вы выдали своих товарищей... которые мне больше не нужны. Скоро вы будете свободны...
— Свободен? — повторил Оливье, не веря своим ушам.
— Вы мужественно выдержали тяжелое испытание, не предав друзей и не нарушив данного слова. Такие люди, как вы, редко встречаются. Мне доставляет удовольствие сохранить жизнь хотя бы одному из них. Ступайте же!
— Сир, — начал Оливье...
Но король встал, собираясь войти в башню, и проговорил:
— Достаточно! Идите своей дорогой, но выслушайте, что вам скажет мессир де Парейль.
И он исчез, а вслед за ним и капитан. Фурке же бросился к представителю рода Куртене и помог ему подняться, поскольку тот был так ошеломлен произошедшим, что словно прирос к земле.
— Ну, ну, мой мальчик. Вставайте же!
— Пусть он стоит на коленях, пока на него снисходит Божья благодать! — запротестовал отец Сидуан, который был так рад, что бросился обнимать Оливье. — Бог только что совершил настоящее чудо! Может быть, в первый раз в жизни наш сир проявил милосердие! Восславим же Господа!
Он заставил старого рыцаря преклонить колено и затянул фальцетом «Te Deum», суровую и длинную благодарственную молитву, к которой присоединились все присутствующие, знавшие ее, кто лучше, а кто хуже. Оливье прослушал ее до конца, а затем был отведен в свою камеру, чтобы ждать там развития событий.
В камере он нашел свои вещи, надел их, и, хотя они были грязные и мятые, ему стало тепло и приятно, словно он обрел свою кожу, которой был на время лишен. Он бы с удовольствием вымылся, но было очевидно, что сейчас это было невозможно. Зато он поел хлеба и блюдо из баранины, приправленной травами, которое принес ему Легри, и одним махом осушил кувшинчик сюренского вина — он, столь воздержанный в обычных обстоятельствах. Но это была жизнь, и никогда еще Оливье не вкушал ничего более вкусного!
Когда спустя час Ален де Парейль пришел в камеру, он нашел его спящим. Посмотрел, пожал плечами и потряс Оливье за плечо:
— Вставайте, мессир! Пора в путь!
Спящий моментально вскочил на ноги, в силу привычки, выработанной годами послушания строгому уставу Храма, согласно которому человек поднимается с постели по первому же сигналу.
— Куда вы меня ведете? — спросил он.
— Я? Никуда, к воротам этого замка. Король же сказал: вы свободны.
— Мне показалось, что он освободит меня только на определенных условиях.
— Вот именно, об этом я вам сейчас и скажу. Во-первых, вы должны дать честное слово, что никогда больше не поднимете оружие ни против суверена, ни против его королевства...
— Даже мысль об этом не пришла бы мне в голову! Это так очевидно. Тем не менее здесь, сейчас, перед вами, сир капитан, я клянусь в этом, — добавил он торжественно.
— Кроме того, вам рекомендовано покинуть Францию, но вы не должны уезжать в Англию, Фландрию, Германию или какую-либо другую страну. Вам надлежит отправиться в Прованс, к себе домой.
— А есть ли еще у меня дом?
— Это нас не касается. Вы можете поступить на службу к графу, который является одновременно королем Неаполитанским... помня, однако, что в случае конфликта между ним и королем Франции, хотя они и близкие родственники, вы ни в коем случае не согласитесь выступить с оружием против последнего. И, наконец, если вы случайно обнаружите следы существования Храма...
— Разве не арестовали братьев Ордена и в Провансе, так же, как во всей Франции? — с горечью произнес Оливье.
— Да, конечно. Но как знать? Как бы там ни было, но вы обязаны сообщать нам о малейших намеках на жизнь Ордена. Если вы поступите иначе, то это будет означать, что вы вновь подняли оружие против короля. Теперь, — продолжал Парейль, вытаскивая из-за пояса свернутый в трубку пергамент с зеленой печатью и тощий кошелек, — вот охранная грамота для вашего путешествия... и немного денег на жизнь, ведь у вас ничего нет.
— Мне не надо денег! Они погубили многих моих братьев. А на хлеб я сумею заработать сам.
— От предложений короля не отказываются. Возьмите! Хотя бы для того, чтобы поделиться с бедным. А теперь вам пора уходить. Да, забыл! Следовать через Париж вам запрещено. Там слишком легко затеряться.
— Что же, в густых лесах этого опасаться не стоит? — усмехнулся Оливье. — Будьте спокойны, я не нарушу приказа. Еще что-нибудь?
— Бог мой, ничего, и если вы готовы...
Они вместе прошли под сводами галереи и спустились во двор, где уже не было видно следов зловещего костра. Оливье обнял все еще взволнованного отца Сидуана, поблагодарил Легри, который показал себя очень даже человечным тюремщиком, потом вышел на мост, с радостью вдыхая свежий воздух. Порыв ветра, долетевшего с моря, очистил небо от сероватых сырых облаков, и робкое солнце заиграло внизу, на речной воде. Капитан протянул руку к своему бывшему пленнику.
— Счастливого возвращения в родные края! — пожелал он. — Я буду молиться Богу, чтобы он оберегал вас.
— Спасибо, но почему? Я по-прежнему мятежник, которого соизволили простить.
— Я очень рад, что был свидетелем того, как вам только что было оказано милосердие. Вы не представляете, как я счастлив!
— Вы думаете, что, простив меня, король перестал гневаться на Храм?
— У него нет личной враждебности: только неприязнь, вызванная интересами Государства!
— Даже в деле принцесс...
