Чарльза (потому что он, как непрофессионал, собирался высказать нечто отчаянно дерзкое), — мне кажется, нам следует пренебречь этим законом. Что я имею в виду? — заспешил он, заметив, как при этих словах исказилось лицо сэра Чарльза. Еще бы, его призывали посягнуть на святая святых, на lex intagenda. — Я хочу сказать, мы должны условиться, что когда мы начнем тут высказываться, чтобы у нас все было совсем как в компании близких друзей, чтобы говорили без предубеждений, не принимая ничего на свой счет, но и не… — он путался, сбивался, — ну, словом, чтобы не получилась игра в кошки-мышки, как в суде.
Не очень тактично сэр Роджер все это выразил.
Но вряд ли сэр Чарльз его слышал. Он сидел с каким-то странным, отрешенным взором, как сам Лорд Вершитель Кассационного Суда, размышляющий над людскими судьбами.
— Как известно, — пробормотал он, — под клеветой понимаются словесные утверждения порочащего характера, произносимые с целью публичной огласки, дающие противоположной стороне законное основание на подачу судебного иска за клевету на сторону, распространяющую не соответствующие действительности порочащие сведения. В этом случае констатируется судебно наказуемый проступок, который влечет за собой судебную ответственность. При отсутствии доказательств относительно материального ущерба в состав преступления входят словесные утверждения клеветнического характера, ложность которых презюмируется, причем бремя доказательства состоятельности порочащих утверждений ложится на плечи обвиняемого. Из чего следует, что мы можем оказаться в весьма двусмысленной ситуации, когда ответчик по делу о клевете становится, по сути дела, свидетелем обвинения в гражданском деле об убийстве. И я не знаю, чем это может кончиться, — в крайнем замешательстве произнес сэр Чарльз.
— А как насчет привилегии? — тихо подсказал ему Роджер.
— Конечно, — продолжал сэр Чарльз, не обращая на него внимания, — в исковом заявлении о клевете должны быть точно зафиксированы словесные утверждения, а не только их смысл и общие выводы. При невозможности доказать факт произнесения этих утверждений свидетель обвинения освобождается от обвинения в клевете. Но я не знаю, как иск может быть запущен в дело, если выступления не будут протоколироваться, а затем протокол не буде! — подписан каким-нибудь свидетелем, который сможет таким образом подтвердить факт распространения клеветы.
— А привилегия? — повторил Роджер, начиная терять терпение.
— Более того, — продолжал сэр Чарльз с улыбкой. — Я склонен считать, что в данном конкретном случае утверждения, носящие, возможно, порочащий характер, даже ложный характер, могут быть произнесены из благородных побуждений вполне искренне. В этом случае презумпция ложности меняет место на противоположное и бремя доказательства, что ответчик по делу об убийстве, подавая иск о клевете, руководствовался преступным умыслом, вытекающим из самого преступления, ляжет, к большому удовлетворению жюри, на плечи свидетеля обвинения. В таком случае, как я представляю, суд будет руководствоваться исключительно соображениями общественной пользы, а это справедливо означает…
— Привилегию суда! — громко произнес наконец Роджер.
Сэр Чарльз устремил на него тусклый взгляд судейского крючкотвора. Но на этот раз слово было услышано.
— Я уже подходил к этому пункту, — недовольно произнес сэр Чарльз. — В нашем деле Клубу вряд ли удастся получить привилегию общественного обвинителя. Что касается частной привилегии, то в этом случае мы не можем знать, в какой степени мы будем допущены к процессу. Мы даже не вправе заявлять, что все утверждения, которые мы здесь выдвигаем, носят сугубо частный характер, потому что на самом деле не вполне понятен наш статус: частное ли мы юридическое лицо, представленное некоей общественной группой, или некая общественная группа, представляющая совокупность частных лиц. Конечно, можно считать и так и так, — увлеченно продолжал сэр Чарльз, — или, что то же самое, является ли наш Клуб собранием частного или общественного типа. Вопрос, конечно, очень спорный, — сэр Чарльз сбросил с носа пенсне, выражая свое бессилие перед неразрешенным вопросом. — Но мне хотелось бы рискнуть выдвинуть мнение, — решительно произнес он, — что передача нашего дела на рассмотрение суда должна быть подкреплена привилегией ввиду того, что мы действуем не с целью animus injurandi, а исходим из высших соображений не только правового порядка, но и морального и общественного долга, и потому должны быть наделены правом высказывать veritas convicii, так как, будучи исполнены bona fide, руководствуемся не столько своими, сколько общественными интересами. Однако должен прибавить, — сэр Чарльз как будто сам испугался собственной решительности, — что еще нельзя с точностью предвидеть, как пойдут события, а потому было бы разумнее не называть никаких имен, однако давая при этом недвусмысленно понять намеком, полунамеком и прочей недоговоренностью, кого именно мы имеем в виду.
— Но все-таки, — вмешался президент, преодолев овладевшее им утомление, — считаете ли вы, что нам может быть дана привилегия выступать, упоминая любое имя?
Пенсне сэра Чарльза символически описало полный круг в воздухе.
— Я думаю, — проговорил сэр Чарльз с необычайной важностью, на которую он имел право, потому что, будь его мнение произнесено в зале суда, а не здесь, оно бы обошлось Клубу в очень круглую сумму, — я думаю, — сказал сэр Чарльз, — рискнуть можно.
— Решено! — с облегчением произнес президент.
Глава 6
— Смею утверждать, — снова заговорил сэр Чарльз, — многие из вас наверняка уже сделали свое заключение о личности убийцы. Наше дело с такой поразительной очевидностью вызывает в памяти одно из классических дел об убийстве, что параллель эта не может остаться незамеченной. Я, конечно, имею в виду дело Мари Лафарж.
— А! — проронил Роджер удивленно.
Что до него, то никакого сходства он не заметил. Он смущенно поерзал в кресле. Как же он не подумал? Параллель очевидна.
— В том деле, — продолжал сэр Чарльз, — мы имели жену, которой было предъявлено обвинение в том, что она послала своему мужу некий отравленный предмет. Было ли это пирожное или коробка конфет — значения не имеет, возможно, не стоит столь…
— Но ведь никто, у кого есть голова на плечах, до сих пор не верит, что виновна была Мари Лафарж, — с необычной для нее горячностью перебила его Алисия Дэммерс. — Было же доказано, что пирожное послал прораб, или как там еще, его звали Дэнис, если не ошибаюсь. У него были более веские мотивы для убийства, чем у Мари Лафарж.
Чарльз бросил на нее суровый взгляд:
— Мне кажется, я сказал «было предъявлено обвинение». Я имел в виду только факт и вовсе не собирался высказывать свое мнение по существу этого дела.
— Простите, — прознесла Алисия Дэммерс без тени смущения.
— Я всего лишь заметил сходство — не более. А теперь вернемся к нашему спору и начнем с того места, на котором остановились. Вспомним вопрос, который был мне задан, — сэр Чарльз не пожелал переходить на личности. Вопрос относительно того, что леди Пеннфазер могла иметь сообщницей человека верного, готового принять часть вины на себя. У меня такая мысль тоже возникала, но я отмел это сомнение. Все было задумано и выполнено ею одной, — он умолк, ожидая вопросов.
— Как же это могло случиться, сэр Чарльз? — решил помочь ему Роджер. — Она все это время находилась на юге Франции. Это установлено полицией. У нее неоспоримое алиби.
Сэр Чарльз одарил его лучезарной улыбкой:
— У нее было неоспоримое алиби, но я его разрушил. Вот что случилось на самом деле. За три дня до того, как был отправлен пакет, леди Пеннфазер для виду уехала в Авиньон. В конце недели она вернулась в Ментону. В регистрационной книге отеля в Авиньоне есть ее подпись, счет ею оплачен, тут все в порядке.
