доволен им, как утром. В неизбежном теперь допросе Уоргрейва он предвидел ряд неприятных моментов для мистера Умника, но, поскольку тот пока головы не терял, Морсби очень опасался, что победа и на этот раз останется за ним.
А Уоргрейв действительно не терял головы.
Он ничуть не возражал снова приехать в Скотленд-Ярд. Поприветствовав Морсби коротким кивком, с абсолютно равнодушным лицом он быстро сел на указанный стул, положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и, не говоря ни слова, взглянул на Морсби из-под густых бровей. Мистер Уоргрейв явно не собирался выдавать себя излишними разговорами.
В углу комнаты снова сел младший сыщик с карандашом и уже раскрытым блокнотом.
— Извините, мистер Уоргрейв, — тихо начал Морсби, — что нам снова пришлось потревожить вас, но есть некоторые вещи, которых мы так до конца и не поняли.
Уоргрейв усмехнулся. Иронически, как показалось Морсби.
— К примеру, тот револьвер. Когда вы были у меня в последний раз, я так понял из ваших слов, что у вас нет револьвера.
— Я все-таки обязан отвечать вам? — спросил Уоргрейв.
— Обязаны? Конечно нет. Но я полагаю, что ответить в ваших же интересах.
— Почему?
— Потому что в противном случае, — сказал Морсби, — у нас может сложиться превратное мнение о вас.
— Оно у вас уже сложилось. Но все равно я вам отвечу. Да, я солгал, сказав вам, что не имею револьвера.
— А зачем вы это сделали, мистер Уоргрейв? — укоризненно спросил Морсби.
— Именно из-за того превратного мнения, о котором вы только что упомянули, — резко ответил Уоргрейв. — И из-за этого же я его прятал.
И из-за этого же угрожали им сержанту Джонсону, сэр?
— Угрожал сержанту Джонсону? О чем, ради бога, вы говорите?
— Насколько я понял, когда сержант подошел к вам на том поле, вы направили на него свой револьвер, заряженный пятью патронами.
— Значит, вы наткнулись на еще одно превратное мнение, — Уоргрейв издал презрительный смешок. — Но мне думается, что вы не настолько глупы, чтобы понимать все именно так. А если ваш сержант так это понял, то он придурок.
Вы отрицаете то, что направили на него револьвер?
— Такое предположение, — сказал Уоргрейв с холодной улыбочкой, — не просто неверно, оно глупо.
— Понятно, сэр. Благодарю вас. Так зачем вы прятали револьвер?
— Я только что вам сказал.
— Потому что боялись, что у нас сформировалось о вас превратное мнение?
— Именно.
— Пожалуй, я не совсем понимаю вас, мистер Уоргрейв. Какое же превратное мнение у нас могло, по-вашему, сформироваться?
— Да ладно, мистер Морсби, — Уоргрейв передразнил манеру старшего инспектора. — Не будьте ребенком.
— Ну, если честно, получается, вы полагали, что мы подозреваем вашу причастность к смерти мисс Уотерхаус?
— Если еще честнее, — парировал сухо Уоргрейв, — я знал, что вы подозреваете меня в ее убийстве.
— Вы сильно ошибаетесь, мистер Уоргрейв. Еще слишком рано кого бы то ни было подозревать.
— Рад это слышать.
Морсби начал что-то записывать в блокнот. Пока он не продвинулся ни на дюйм.
— Я бы все-таки хотел знать, — заговорил он медленно, — почему вы на самом деле прятали этот револьвер, мистер Уоргрейв?
Уоргрейв в раздражении заерзал на стуле.
— Ну сколько раз вам повторять?!
Морсби с удовлетворением отметил раздражение мистера Умника. Он продолжил задавать вопросы о револьвере: почему мистер Уоргрейв отрицал, что у него есть оружие, почему он пытался его спрятать, что он намеревался делать дальше со своим револьвером, почему, почему, По чему; продолжал задавать все те же вопросы, лишь немного изменяя формулировки. Его план был исключительно прост: довести Уоргрейва до такой степени раздражения чтобы тот настолько потерял контроль над собой, что пустился бы в отрицание очевидного, когда Морсби наконец обрушит на него другую новость. Возможно, старший офицер полиции Грин и не одобрил бы такую тактику, но Морсби это не беспокоило.
— Да что вы, право слово! — взорвался наконец Уоргрейв. — Сколько можно про этот чертов револьвер? Я вам все сказал и повторяю одно и то же. Ни на один вопрос больше не отвечу о нем.
Морсби решил, что время настало.
— Очень хорошо, сэр. Не хотите о револьвере, значит, не хотите. Тогда, может, вместо этого вы мне скажете, сколько раз вы навещали мисс Уотерхаус по адресу дом сорок, Элфрида-роуд в Кеннингтоне между первым и восьмым августа прошлого года?
Не успел старший инспектор договорить, как уже понял: фокус не удался. Уоргрейв сразу как будто взял себя в руки. С лица исчезло раздражение, и оно снова стало непроницаемым. Морсби невольно позавидовал самообладанию этого человека.
Он, почти не задумываясь, просто ответил:
— Боюсь, точно не могу сказать. Раза два или три, наверное.
— То есть вы признаете, что навещали ее там?
— Конечно.
— Но в прошлый раз, как я понял, вы говорили, что не видели мисс Уотерхаус после окончания той летней четверти.
— Вы все поняли правильно. Я говорил именно так.
— Значит, вы говорили неправду?
— Говорил.
— Вы специально хотели сбить меня с толку?
— Хотел.
— Но это очень серьезное нарушение, мистер Уоргрейв.
Уоргрейв ничего не ответил.
— Почему вы так поступили?
— Вы прекрасно знаете почему. — Уоргрейв снова холодно улыбнулся.
— Я бы предпочел, чтобы вы сами назвали эту причину, если можно; только предупреждаю вас, что…
— О да, я не возражаю; пусть ваш человек запишет: причина в том же превратном мнении, о котором мы только, Что говорили.
— Понятно. Вы боялись, что?..
— Учитывая так явно допускаемую вами нелепую ошибку, я не видел смысла в том, чтобы давать вам какие-либо показания, которые могли бы поверхностно подтвердить вашу точку зрения, — почти продиктовал Уоргрейв младшему сыщику.
— В таком случае, вы восприняли мою ошибку, как БЫ это называете, весьма серьезно?
— Ну, такую ошибку можно спокойно назвать серьезной, разве не так?мрачно ответил Уоргрейв.
Морсби задал естественно вытекающие вопросы о том, зачем Уоргрейв ездил в Кеннингтон, но уже совершенно без энтузиазма. Он так надеялся, что Уоргрейв станет отрицать поездки в Кеннингтон. Тогда бы можно было начать подробное опознание и прочие обычные зловещие процедуры, и Уоргрейву пришлось бы совсем не сладко. Но, по всей видимости, Уоргрейв в одно мгновение уловил ситуацию, почуял опасность и избежал ее. Морсби с досадой подумал, что его уму противостоит ум более
