прямо съезжает мне на ухо.
— Милочка, ты выглядела изумительно. И так держалась! А шляпка была там, где нужно! Милочка, а я, что, выглядела страшной дурой?
— Милочка, ты была чудесна! А я?..
— Милочка, ты…
— Милочка…
В кабинете Рональд и Дэвид Стреттоны припали наконец к такой нужной для каждого из них вещи, как шерри.
— Ну, будем, Дэвид!
— Будем!
— Слава богу, все позади.
— Да.
— Ты как, ничего?
— Порядок.
— Сад растет замечательно?
— Не то слово.
— Ну, слава тебе господи, все устроилось. И главное, что это несомненное самоубийство — после всего.
— После всего?
— По-моему, у Шерингэма была как-то безумная идея, что это сделал ты.
— Что сделал?
— Ину удавил. Я все думал — догадываешься ты или нет?
— Так вот он к чему гнул. А я-то не мог понять.
— Он прямо наизнанку выворачивался ради благородного дела — спасти тебя от виселицы.
— Что делает ему честь — если он правда так считал.
— Хотя идея дурацкая.
— Ну, не знаю. Я-то часто подумывал о чем-нибудь таком. Но у меня бы просто пороху не хватило.
— Что ж, она сама избавила тебя от хлопот. Что, повторим?
— С удовольствием!
— Ну, будем!
— Еще как будем!
В саду мистер Уильямсон сражался с этической проблемой. Можно ли считать лжесвидетельством, если человек присягает, причем не кривя душой, в том, о чем ему напомнили другие и чего сам он ну совершенно не помнит.
Или все-таки нельзя?
Мистера Уильямсона это беспокоило не на шутку.
У себя в аптечной комнате доктор Чалмерс снял с полки бутыль с раствором хлороформа и отлил в пузырек. Совсем некстати получилось — коронер промариновал их всех почти весь рабочий день, да еще его фармацевт слег с сильной простудой; все это здорово выбило доктора из графика.
Ладно, дознание прошло вполне гладко. Доктор Чалмерс никогда в этом и не сомневался, но все равно приятно, что все уже позади.
Освидетельствование оказалось штукой на редкость неприятной, но тут уж ничего не попишешь.
Что ж, отличная работа, и выполнена как следует. Доктор Чалмерс ни на мгновение не сожалел о содеянном. Только несколько удивился, что его ни единого раза не терзали ни совесть, ни тревога. Он-то считал раньше, что убийц тянет на место преступления, что они вздрагивают, стоит к ним обратиться. А доктор Чалмерс, наоборот, был очень доволен собой; он никогда бы прежде не подумал, что способен на такой необыкновенный поступок, и находил некоторое удовлетворение в том, что, оказывается, способен.
Но ведь риска-то не было ни малейшего.
Он завинтил бутыль с хлороформом и поставил ее на место, заткнул пробкой пузырек, налепив этикетку, и аккуратно завернул его в чистую белую бумагу.
— Фил! — донесся страдальческий голос из глубины коридора.
— А?
— Ты что, за стол сегодня вообще не сядешь?
— Иду, дорогая моя.
И доктор Чалмерс уселся за стол и съел свой ленч с огромным аппетитом.
Доктор Чалмерс не был чересчур впечатлительным человеком.
В половине седьмого вечера Майк Армстронг появился в крохотной гостиной крохотной квартирки Марго Стреттон в Блумсбери.
— Здравствуй, милый! — с чувством приветствовала его Марго.
— Здравствуй.
— Как день прошел?
— Да неплохо. Вот, принес вечернюю газету, там заметочка про Ину и дознание.
— Ой! Дай-ка сюда. Где?
Майк Армстронг ткнул пальцем в заметку. Марго поспешно пробежала ее глазами.
— 'Самоубийство в результате временного помешательства'. Ну, все правильно, — произнесла она со вздохом облегчения.
— Кроме слова 'временного'.
— Это точно.
Уронив газету на колени, Марго устремила взгляд на жениха.
— Значит, на этом точка?
— Ну да.
— Их это вполне удовлетворило? Я хотела сказать — они не сомневаются, что это было самоубийство?
— Ну, очевидно.
— Ты уверен, что больше никаких дознаний не будет?
— Думаю, не будет. А с какой стати их устраивать?
Вместо ответа Марго сообщила:
— Милый, я тебе не говорила, но я чуть не умерла, когда вчера вечером сюда заявился тот мужчина.
— Кто, этот парень, инспектор? А что? Ведь он сказал, что это обычная процедура. Они обязаны опросить всех, кто там был.
— Знаю. Но я испугалась, что он заставит меня сегодня давать показания.
— Да, но твои показания не дали бы ничего нового — всё уже рассказали остальные свидетели.
— Неужели всё?
— Ты о чем, милая?
— Милый, если я не откроюсь кому-нибудь, я просто лопну. Ты можешь хранить тайны?
— Надеюсь.
— Да, я знаю, ты падежный. Слушай — Ина на самом деле не совершала самоубийства.
— Что?
— Понимаешь, я это точно знаю.
— Откуда?
— Можешь поклясться, что не скажешь ни словечка ни единой душе?
— Клянусь!
