33 лучших дыхательных упражнения из всех методик и практик

Заклятие против змей

Конечно, после этого заявления Мессинг взял свою коронную паузу. Впрочем, даже Леонид, до этого путешествия не знавший Мишеля, научился философски относиться к паузам в мессинговской речи. Мессинг не долго томил нас:

— Так вот, коллеги, существует не столь архаичное, как может показаться, и весьма действенное заклятие против змей. Пару лет назад я узнал его, и с тех пор выпал случай убедиться в его действенности. Случилось это летом на нашей даче. Мы с Алексией шли по ягоды. Поспела черника, а я до черники большой охотник. Идти надо было через болотце, к июлю обычно высыхающее. Идем, и вдруг видим прямо на тропинке клубок змей. С детства помню, что такие клубки старики называли змеиными свадьбами. И говорили об опасности приближения к ним. Мне захотелось проверить недавно узнанное заклинание. Я не стал приближаться к клубку, а, оставаясь на месте, произнес вслух весь текст целиком. И что бы вы думали? Змеи сразу расползлись в разные стороны, даже не шипели. Мы с Алексией спокойно проследовали дальше и много черники набрали в тот день! Сколько же потом не ходил я по тому болотцу к лесу, ни разу не встретил ни одной змеи. Видимо, подействовало то заклятье на все их племя пресмыкающееся. Предлагаю пойти вновь к пещере, от которой мы ушли только что, и произнести заклинание. Ну а дальше решим, что делать. Как вам такое предложение?

— Согласен, — отозвался Петрович.

Мы вернулись к входу в пещеру, откуда все отчетливее доносилась «песня» кобры. Очень трудно было разобрать, издает эти звуки одна змея или же в темноте пещеры притаилось несколько пресмыкающихся. По большему счету, это было не принципиально. Важнее было то, что кобры — самые опасные для человека из всего змеиного племени.

— Не видно ничего, — сказал Петрович, вглядываясь в темноту пещеры. — Что же, Мишель, начинайте читать заклятие.

— Да-да, — откликнулся Мессинг, — важно еще ни разу не сбиться.

Текст, который тогда продекламировал Мишель Мессинг, я позволю себе привести целиком. Действенность его обеспечена тем, что нужно сказать его наизусть и без запинки. Вот этот текст:

«Волшебство, нисходящее в поле чужого пространства, останется здесь навсегда до передела. Запах этот стремится понять пустоту свежих мыслей из ветхого прошлого. Берег моря молчит. Волны тоже молчат. Все спокойно на этой усталой равнине, влекущей красоту из давнего прошлого мира. Сохранение пределов такое безмерное в этих слогах. Тишина разрывается светом на фоне старинных исканий, желтеющих здесь под уклоном в грядущее. Видимость прежнего века может долго смотреться туда, где сливаются в вечности горького ветра дыхание и музыка прошлого в выводах этих стремлений к тому, что недавно казалось спокойным и важным. Странные сны уносились туда, где спокойствие пряталось нервно за ширмою красного дерева. Снова и снова постигал себя век тишины. Зеркала предваряли грядущее в этих задумчивых сказках усталого леса. Кто-то верил в победу и шел, подчиняясь изогнутым гроздьям застывшего в комьях песка созерцания. Пролетают слова из орбит. Ежедневное кажется вечно трясущимся в этом прозрачном решении влеченье в открытое небо из прошлого знака. Куда-то летят зеркала по периметру летнего зноя, застывшего в стеклах домов, что стоят на проспекте седого и сильного города. Век это хмурый так похож на предтечу времен, убегающих вспять. Но лишь только коснется дуга улетевшего в прошлое нового знака, тотчас выползет круг из обид и пролезет туда, где ему в этот век обещали быть на страже всегда всех законов и прочей словесной туманной мути. Города притворяются взятыми, если есть силы, и если нет правды. Сон ложится на плечи, потом засыпают окрестные скалы и волны морские. И даже искания усталого старца могут долго еще вытравляться пустым продолжением для страждущих, если такие найдутся в тревоге и прочих делах. Убегая от века до века, кто-то высмотрел снег на вершине горы. Кто-то думал, что вечность превратиться готова в игру всех оттенков былого. Развитие прощального знака уносится в осень. И думает этот бегущий по зыби воды, что легко возвращаться до нового сна. И уверенность прежнего мрака опять содрогается праздником жизни на фоне всего, что еще, может быть, и могло состояться, но чему не положены были пределы из искр усталых. И пламя готово взлетать, заполняя собой до краев этот вечер. Вода перламутром ложилась на плечи. И верилось в то, что вернутся опять пожелания всего наилучшего. Эти сухие слова станут чем-то из дальнего берега. Где-то разбегутся сомненьями знаки по гребню волны. И тогда уже будут возможны языки еле слышных огней. Небеса так просторны для прошлого, что повсеместно размещают в себе дань просторам, несущимся в стылую вечность и прочим причудам, расставленным так, что легко тут даются обиды. Прощенье может снова рассыпаться в свете зари на частицы, которым нет в мире ни равных, ни даже похожих на них. Распадаются знаки на игру и на волю к живым. Эта воля давно уже стала собою на фоне рассветного счастья времен, набегающих вместе с рождением чего-то, способного мир превратить в знак свободы».

Мы заходим в пещеру

Мессинг закончил чтение. Мне запомнилось, что он как бы пропевал текст. Поучилось красиво, мелодично. Потом уже вспомнил, что это называют мелодекламацией. Мы стали наблюдать воздействие, которое должно было оказать заклятие Мессинга на обитателей пещеры.

Как только Мишель закончил мелодекламацию, из пещеры на свет выползли две громадные кобры. Признаться, когда я увидел этих кобр, невольно припомнил иллюстрацию ко «Второй книге джунглей» Редьярда Киплинга, к знаменитой сказке про героя-мангуста. Помните? Мангуст Рикки-Тикки-Тави сражался с двумя кобрами — Нагом и Нагайной. Кобры напомнили мне своих рисованных сородичей. Было жутковато, но змеи так стремительно покидали свое убежище, что толком испугаться никто из нас даже не успел. Краем глаза глянул я на Леонида, несколько опасаясь за него. Нет, мой друг был спокоен. Видимо, текст заклятья оказал воздействие не только на самих змей, но и на людей, которые страшатся пресмыкающихся. Кстати, с того самого момента Леонид перестал бояться змей, более того, даже увлекся описаниями жизни этих существ, правда, дома у себя завести змею так и не решился.

Но вернусь к событиям того дня. Кобры вскоре исчезли в траве. Выждав пару минут, мы проследовали внутрь.

Первым с факелом шел Петрович, дальше Мессинг и я, за нами — Настя и Леонид. Сразу в глаза мне бросилось змеиное гнездо. Однако нас обиталище кобр остальных интересовало мало. Важно было понять, что охраняют здесь змеи. Наконец, нельзя было забывать, что, согласно ипсилону Мессинга, в одной из трех пещер Кайласа нам встретится спящий гигант — атлант, лемуриец, а может быть, даже сам Будда. В последнее, правда, не верилось, но все же, все же…

«Граффити»

Пещера оказалась совсем не велика — буквально одна «зала» (если, конечно, можно так назвать внутреннее пространство пещеры), в которую вел только один ход, по которому мы пришли сюда. Вдруг свет факела вырвал из темноты часть стены. На ее желтоватом фоне нетрудно было рассмотреть зеленый рисунок. Мы все замерли в восторге и недоумении.

Со стены на нас смотрело огромных размеров человеческое лицо. И лицо это озаряла улыбка. На долю секунды мрачную тьму пещеры осветила вспышка — это Настя запечатлела увиденное на фотоаппарат. Петрович посветил факелом, чтобы каждый из нас мог внимательнее всмотреться в зеленое лицо. Каждый старался сохранить это лицо в памяти — очень важной посчитали мы данную находку в первой пещере Кайласа.

Как ни старались мы изучить каждый сантиметр единственной «залы», из которой состояла эта пещера, ничего интересного больше обнаружить нам не удалось. Однако и рисунка на стене было