Присмотреться к окрестностям? Пожалуй. Стену с масками и щитами я уже изучил, туземцев, в принципе, тоже рассмотрел. Тогда я бросил взгляд чуть дальше — в сторону от каменной стены. И как же я сразу не заметил всей этой красоты дивной! Хотя, разумеется, не удивительно, что не заметил, ведь занят я был построением прогнозов на свое ближайшее будущее, теперь же тяга к пророчествам уступила место скуке. Ну а когда скучаешь, то самое время полюбоваться ландшафтом. Ландшафт же был восхитителен. Я увидел, что с трех сторон поляна была окружена джунглями, которые казались издали совершенно непроходимыми. Четвертая же сторона, находящаяся слева от гигантского камня, если встать напротив той его части, где расположились маски и щиты, эта четвертая сторона совсем не была похожа на мои представления об африканском пейзаже; таким, на мой взгляд, должен быть пейзаж на Кавказе или в Карпатах. Короче говоря, моему взору предстали довольно высокие горы. К поляне горы эти подступали отнюдь не вплотную, а располагались несколько поодаль — гряда камней, поросших, впрочем, весьма яркой травой и разными цветами, отделяла меня от этих гор. Из-за гор, как я понял, в здешних краях обычно восходит солнце. Красивое, надо думать, зрелище…
Пока я предавался размышлениям о здешнем ландшафте, приготовления костра подошли к концу. Огонь пылал так, что языки пламени, как казалось, доставали до тех неосторожных облаков, что из любопытства спустились слишком низко и теперь рисковали быть изжаренными заживо. Впрочем, участь быть действительно изжаренным угрожала на всем обозримом пространстве только одному живому существу — вашему покорному слуге. Сомнений в намерениях местного населения у меня не осталось, когда все дикари вдруг разом замерли и посмотрели в одну сторону — в ту самую, которая так напомнила мне Кавказ или Карпаты. Оттуда ко всей нашей компании приближался человек, явно отличающийся от остальных своим социальным положением. Одет этот туземец был в какое-то подобие не то куртки, не то кафтана, в коих ходили наши бояре в допетровскую эпоху. Грудь вновь прибывшего украшало небесно- голубое перо какой-то крупной птицы, такие же перья, только чуть поменьше, торчали в разные стороны не то прямо из ушей, не то откуда-то из районов висков. Сходство с древнерусским боярином, каковыми их изображали в советских кинофильмах, усиливал головной убор. Это была сделанная из меха (словно в пику здешней жаре) высоченная шапка, увенчанная сверху желтыми рогами, наподобие тех, какие носили на своих шлемах псы-рыцари. А между этими рогами возвышалась самая обыкновенная бутылка из-под шампанского. Бутылка была без этикетки, но, согласитесь, что данную тару легко можно узнать по специфической форме и по характерному цвету стекла. Поразительно, что бутылка не падала даже несмотря на быструю ходьбу «боярина» — видимо, она была каким-то образом закреплена на меховой шапке. А интересно, какого зверя этот мех? Примечательно было и то, что кафтан не только не застегивался на груди и животе, кафтан этот еще и был «боярину» явно коротковат, отчего между кафтаном и набедренной повязкой (этот признак здешней цивилизации трудно было чем-либо заменить) красовалась полоска иссиня-черной кожи. Сам кафтан в результате делался похож на топик, в каких щеголяют юные особы женского пола в нашей стране. Если бы я встретил такого господина в каких-либо иных условиях, то, вероятнее всего, я бы улыбнулся его наряду. Но сейчас мне было не до улыбок. Сам же туземец в своем костюме наверняка чувствовал себя элегантнее модников, фланирующих по Невскому проспекту Петербурга или по Тверской улице в Москве.
Когда «боярин» приблизился к нам, все прочие тотчас упали на колени. Пришлось пасть на колени и мне — удар между лопаток был столь силен, что буквально не оставил шансов устоять на ногах, которые подогнулись сами собой. «Боярин» подошел ко мне и что-то сказал. Это даже было мало похоже на речь, скорее, напоминало горловое пение, практикуемое по сей день у ряда не самых цивилизованных народов. Конечно, я ничего не мог разобрать. Поэтому, когда мой «собеседник» замолчал, явно ожидая ответа от меня на свою весьма длинную реплику, я всего лишь помотал головой, надеясь, что этот жест будет понятен «боярину» как жест, означающий то, что между ним и мной стоит стена непонимания. Однако вслед за моим недвусмысленным, как мне казалось, жестом последовала очередная речь туземца. Только теперь она больше напоминала не песню, а крик, местами переходящий в стон. Больше никаких значений из этих звуков я извлечь не смог. Мотать головой было уже бесполезно, поэтому я решил поступить еще проще — стал идти от обратного, выбивать клин клином, плыть против течения… Короче говоря, я решил, что если мотание головой так рассердило «боярина», то, может быть, кивание головой его умилостивит. На свой страх и риск в ответ на кричаще-стонущую тираду туземца я кивнул. Возникла пауза, которая, как мне казалось, длится целую вечность. Тишина воцарилась такая, что я услышал не только стук своего сердца, но и стук сердца моего собеседника.
«Чем же все кончится?» — мелькнул в моей голове вопрос то ли к самому себе, то ли к судьбе, которая до этого была ко мне благосклонна, а теперь… Рычание увенчало паузу. Такое рычание недвусмысленно дало понять, что кивание мое уже не просто рассердило «боярина», а буквально вывело его из себя. Краем глаза я успел заметить, что все остальные туземцы приняли какие-то явно боевые позы. Это со мной они собрались сражаться?
В руке одного из них (кажется, того самого, который меня привел сюда, хотя от страшного волнения все мои экзекуторы стали разом на одно лицо) я увидел толстую палку, похожую на бейсбольную биту. «Борона-суковатка», — пронеслось в моем сознании странное название из школьного курса истории. Та, я помнил, выглядела не так, но очень уж название это подходило к тому оружию, которое уже готово было обрушиться всей мощью своей мне на голову. Инстинктивно, без рациональной надежды на удачу или успех, я поднял руку (благо руки мне так никто и не связал, абсолютно веря в мою беспомощность), прикрывая ею себя от неминуемого удара палкой-битой. Я зажмурился — тоже инстинктивно — в ожидании удара, который, возможно, и был бы смягчен рукой хотя бы немного. Однако удара не было.
Более того, рычание, еще недавно заполнившее всю Вселенную, теперь исчезло, уступив место уже знакомой мне по недавней паузе тишине. И снова стук сердец, бьющихся, как мне кажется, в унисон. Что же случилось? Не опуская руки, открываю глаза и вижу поразившее меня в первый миг зрелище: все экзекуторы мои, включая и рычащего «боярина», и того парня с битой-суковаткой, лежали вокруг меня на земле, буквально пластались, не поднимая лиц и не издавая никаких звуков, которые хотя бы отчасти могли объяснить произошедшее. Помнится, Аристотель называл такое применительно к греческому театру словом «перипетия»: когда положение вдруг меняется на противоположное. Вот и сейчас случилось нечто, в полной мере достойное античной драмы: минуту назад я был жалким пленником, участь которого сводилась только к одному — быть съеденным; и вдруг в один миг все переменилось — подобно божеству возвышался я над упавшими в страхе дикарями. Я был уверен, что они молчанием своим молили о пощаде. И куда только девалась давешняя агрессия? Куда исчезла недавняя свирепость?
Я понимал, что беспричинно такая перипетия приключиться не могла. Что же стало поводом к случившемуся? Не сразу, но все же я сообразил, что к чему. И как только не догадался я, ведь опыт такого рода уже у меня имелся. Постоянные мои читатели знают, что мою ладонь, ладонь потомственного целителя из древнего рода Блаво, украшает уникальный символ — Звезда-Семерида. Уникальность этой Звезды в том, что есть она только у тех, кто принадлежит к нашему роду. Звезда-Семерида — знак особого положения рода Блаво как целостности и всех его представителей по отдельности в этом мире на протяжении многих веков. Как-то раз мне уже пришлось вот таким же образом спасти жизни своих друзей и свою собственную от противников, которые, едва завидев на моей ладони Звезду-Семериду, впали в отчаяние и немедленно из палачей стали жертвами. Так случилось и теперь — в далекой и загадочной Гвинее. Видимо, Звезда на моей ладони что-то значит для этих парней, раз они так резко переменили свои планы относительно меня. Но как дать им понять, что я не только не сердит на них, но и готов к продолжению наметившегося диалога?
Воспользовавшись моментом, когда «боярин» чуть приподнял голову и скосил черный глаз свой на меня, я двумя руками синхронно изобразил, что, дескать, пора вставать. Резонно думал, что этот жест будет понятен, ведь нечто подобное было несколько часов назад, когда туземец с дротиком рукою повелел мне шествовать за ним следом. И «боярин» в полной мере оправдал мои надежды — поднялся с земли, буркнул что-то невнятное своим соплеменникам, которые тоже стали вставать, с почтением, буквально на полусогнутых ногах подходили ко мне, низко опустив кудрявые головы — далеко не все могли похвастаться головными уборами, каковые имелись у «боярина» или у моего проводника.
