Ты, я и континуум

свалке), и тут в клетке подо мной послышалось шуршание. Я дернулся, но было поздно: животное, бледное и приземистое, разворошило солому и опять скрылось из виду. Не знаю, напугал я зверя, или же своей панической реакцией тот хотел предупредить меня о какой-то опасности, — но от разворошенной соломы поднялся едкий и неуловимо знакомый запах. Я спустился с лестницы, но запах продолжал свербить в ноздрях, и чем слабее, тем отвратительнее. Сощурившись, я попробовал вглядеться в дверной проем домика в дальнем углу клетки, но там было слишком темно, и все завалено соломой. Женщина и карлик кивнули мне, когда я отвернулся от лестницы. Никакой враждебности в них я не ощущал; карлик даже явно собирался поблагодарить меня. Рот его несколько раз безмолвно открылся и закрылся, и почему-то у меня возникло ощущение, что установить со мной контакт выше их сил. Женщина стояла спиной к фонарю, и лицо ее, смягченное окружающей темнотой, казалось теперь маленьким и едва сформировавшимся, словно у запущенного ребенка. — Ну что, все готово, — полушутя произнес я; и, не без усилия, добавил: — Смотрится очень даже симпатично. Когда никакой реакции не последовало, я оглянулся на клетки. У некоторых домиков в глубине виднелись бледные, размытые тени; максимум, что можно было сказать, — это что поза сидячая. — Когда вы открываетесь? — спросил я. — Завтра? — Мы уже открылись, — ответил карлик. — Уже? Сомневаясь, шутит он или нет, я начал было показывать на клетки — но ответ очевидно следовало понимать буквально. — А... то есть, вы только на один вечер. — Я лихорадочно пытался придумать, что бы еще сказать; они явно были готовы стоять так бесконечно. — И... когда уезжаете? — Завтра, — негромко ответила женщина. — Утром мы должны уехать. Словно б это послужило кодовым сигналом, они двинулись убирать импровизированную арену, сгребая в сторону обрывки газет и прочий мусор. В конце концов, я ушел, по-прежнему недоумевая, что тут понадобилось этому жалкому зверинцу; тем временем женщина и карлик закончили с приборкой и заняли места между клетками, ожидая первых посетителей. Я замедлил шаг на берегу, возле тихо пасущихся лошадей, которые казались столь же призрачны, как и женщина с карликом. Что за безумная логика, подумал я, привела их сюда, когда в центральном парке уже развернулся целый парад аттракционов, чуть ли не бесконечно больше и завлекательнее? При мысли о животных мне вспомнился специфический запах, витавший около клеток, — смутно неприятный, но определенно хорошо знакомый. Почему-то у меня возникло убеждение, что ключ к разгадке кроется именно в запахе. От лошадей же приятно веяло потом и отрубями. Опустив головы в прибрежную траву, они неторопливо двигали челюстями, и глаза их, отражающие свет фонаря, казалось, скрывали от меня какую-то тайну. Я направился обратно к центру города и, выйдя к мосту, с облегчением увидел вращающееся над крышами колесо обозрения, расцвеченное огнями. Все-таки карусели и комнаты смеха, тиры и “Тоннель любви” относились к знакомому миру; даже ведьмы и вампиры, изображенные на стенках “Тоннеля ужаса”, при всей их кошмарности, налетали из вполне предсказуемого квадранта вечернего неба. А, по контрасту, молодая женщина (молодая ли?) и ее карлик прибыли из неведомых земель, из ничьих владений, где ничто не имело смысла, причем никакого. Как раз непостижимость мотива больше всего меня и настораживала. Я потолкался в бурлящей между павильонами толпе и вдруг решил прокатиться на колесе обозрения. Пока я ждал своей очереди вместе с группкой молодежи, над головой у нас плавно кружились подвешенные к ободу колеса гондолы, и казалось, будто вся гремящая вокруг музыка и сверкающие огни зачерпнуты ими из звездного неба. Я забрался в освободившуюся гондолу, на противоположном сиденье устроились молодая женщина с дочкой, и через несколько секунд мы уже поднимались в испещренное огнями небо, а под нами открылась панорама парка. Полный оборот колесо делало за две-три минуты; все это время мы с соседками по гондоле занимались тем, что, перекрикивая шум ветра, наперебой показывали друг другу знакомые городские достопримечательности. Когда мы достигли самой верхней точки, колесо замедлило вращение — внизу происходила смена “пассажиров”, — и только тогда я заметил мост, через который совсем недавно переходил. Проследив взглядом течение реки, я увидел единственный уличный фонарь, тускло освещавший пустырь у пакгаузов, где бледная женщина и карлик развернули свой цирк. Наша гондола дернулась и начала спуск; в последний момент я углядел в разрыве между крышами смутные силуэты двух повозок с клетками. Через полчаса, когда парк начали закрывать, я снова направился к реке. По улицам рука об руку прохаживались горожане — но, когда уже показались пакгаузы, то в мощеном брусчаткой проулке, петлявшем между прибрежными домиками, не оставалось, кроме меня, фактически ни души. Потом возник уличный фонарь и круг повозок за ним. К моему удивлению, несколько человек действительно пришли взглянуть на зверинец. Я остановился под фонарем и присмотрелся к двум парам, которые расхаживали между клетками и пытались распознать животных. Время от времени тот или иной из мужчин приближался к прутьям вплотную; тогда спутница его отшатывалась в притворном испуге, и раздавался взрыв хохота. К четверым посетителям присоединился пятый; шагнув к клетке, он просунул руку сквозь прутья, набрал горсть соломы и швырнул в сторону домика — но животное упорно отказывалось вылезти на свет. Обход они продолжали уже впятером. Тем временем женщина и карлик молча оставались в стороне. Женщина стояла у ступенек фургона и смотрела на посетителей с таким видом, будто ей совершенно безразлично, есть они тут или нет. У карлика тень от шляпы скрывала лицо; он терпеливо выжидал на противоположном конце арены, переходя с места на место по мере продвижения посетителей. Он не держал ни коробки для пожертвований, ни рулона билетиков; судя по всему, вход был бесплатный. Необычная атмосфера места, похоже, передалась посетителям — или, может, им стало досадно, что зверей никак не выманить из клеток. Один из мужчин сперва попытался прочесть афиши, а затем принялся стучать тростью по прутьям клетки. Потом они как-то вдруг потеряли интерес ко всей затее и отправились прочь, даже не оглянувшись на женщину с карликом. Проходя мимо меня, мужчина с тростью скорчил гримасу и помахал перед носом ладонью. Я подождал, пока они скроются из виду, и тогда подошел к клеткам. Похоже, карлик меня помнил — по крайней мере, он не пытался отойти в тень, а смотрел на меня своим блуждающим взглядом. Женщина села на ступеньки фургона и уставилась на пустырь; глаза ее были совершенно детские, усталые и бездумные. Я заглянул в одну-две клетки. Животных видно не было, но запах, спугнувший предыдущих посетителей, ощущался вполне явственно. В ноздрях закололо от знакомой едкой вони. Я подошел к женщине. — У вас были посетители, — произнес я. — Не много, — ответила она. — Всего несколько человек. Я собирался заметить, что с такими скрытными зверьми странно было бы ожидать аншлага, но виноватый вид девушки остановил меня. В неплотно запахнутом вороте халата виднелась маленькая, совсем еще детская грудь, и мне показалось невозможным, чтоб этой бледной молодой женщине поручили руководить столь обреченным предприятием. — Уже довольно поздно... — проговорил я, изыскивая какой-нибудь утешающий предлог. — К тому же, там аттракционы, в центральном парке. И... — я показал на клетки, — запах. Вы-то к нему, может, и привыкли, а других отпугивает. — Я выдавил улыбку. - Прошу прощения, я не хотел... — Понимаю, — совершенно обыденным тоном отозвалась она. — Поэтому мы так скоро и уезжаем. — Кивком она указала на карлика. — Убираемся-то мы каждый день. Только я собирался спросить, что за животные у них в клетках — запах напоминал мне обезьянник в зоопарке, — когда с реки донесся шум голосов, и на прибрежной тропинке появилась группа матросов, с двумя-тремя девушками. Завидев зверинец, матросы пронзительно заулюлюкали. Взяв друг друга под руки, компания цепью взбежала по травянистому откосу и, громко шурша измельченным шлаком, направилась прямиком к клеткам. Карлик отодвинулся в тень и с шляпой в руке наблюдал за новоприбывшими. Матросы вплотную надвинулись на первую клетку и, поддевая друг друга локтями под ребра, вжались лицами в прутья. Несколько оглушительных свистков разрезали воздух, но животное так и не показалось из домика; пьяно пошатываясь и чуть не падая, матросы перешли к следующей клетке. — Вы что, закрыты? — крикнул один из них женщине, которая так и сидела на ступеньках фургона. — Этот тип из дыры не вылазит! Последовал взрыв смеха. Другой матрос побренчал сумкой одной из девушек и полез в карман. — Робя, ищите мелочь. У кого тут билеты? Он заметил карлика и швырнул тому пенни. Мгновением позже на голову карлика пролился целый медный дождь. Карлик заметался, прикрываясь шляпой, но подобрать монеты не стал и пытаться. Матросы перешли к третьей клетке. Когда выманить животное из домика так и не удалось, они принялись раскачивать повозку из из стороны в сторону. Пьяная веселость на глазах начинала уступать место раздражению. Когда я отошел от женщины и направился к клеткам, несколько матросов уже карабкались вверх по прутьям. В этот момент дверца, шумно звякнув о прутья, распахнулась. Гомон тут же утих. Все отступили, словно ожидая, что из клетки выпрыгнет огромный полосатый тигр. Наконец двое матросов выдвинулись вперед и осторожно протянули руки к дверце. Затворяя ее, один из них заглянул в клетку — и вдруг запрыгнул внутрь. Не обращая внимания на поднявшийся крик, матрос расшвырял ногами солому и заглянул в домик в углу. — Черт, да тут пусто! В ответ на этот возглас прозвучал радостный рев. Захлопнув дверцу — странно, но