Филипп Красивый постоянно нуждался в деньгах. Пожалуй, это свойство был второй его запоминающейся чертой после телесной красоты.
— Милостыня, — продолжил Ногаре, — неплохой доход. Когда-то тамплиеры жили на подаяние, а теперь вы — их должник.
О-о, попадание прямо в точку! Король вспыхнул и залился краской. Ни для кого не было секретом, что он был в долгах, как в шелках. Деньги понадобились, чтобы выдать дочь Изабеллу за английского короля. Он взял ссуду в четыреста тысяч золотых флорентийских монет. Сумма была огромной, а кредитором — пресловутый Тампль во главе с Великим Магистром.
От камина несло жаром — похоже, камергер распорядился бросить сухой дуб. Разбуженная теплом серая муха назойливо перелетала то на подлокотник кресла, то на королевские шелковые чулки.
— Орден milites Templi держит в должниках всю Европу, — продолжил Гийом Ногаре, — и переставляет королей, как шахматные фигуры. Они слишком интересуются делами светской власти. Ногаре демонстративно пошел офицером и атаковал белую пешку короля. Игроком, как и политиком, он был отменным.
— Английский король Эдуард, на Кипре — Амори. Кто знает, может, и Вы станете в их руках только фигурой?
Странно, но подобные дерзости канцлеру сходили с рук. Король позволял Ногаре общаться с собой прямолинейно и резко, что не допускалось другим. Своей головокружительной карьерой Гийом был обязан выдающемуся уму и такому же выдающемуся упрямству. Рожденный в семье разорившегося дворянина, теперешний канцлер сам добился рыцарства и власти. Вначале — мелкий юрист, потом — профессор права. Затем, в Бокере, работая судьёй, за усердие и знание дел заработал доброе имя, благодаря чему был замечен из Парижа и принят в королевский совет. Здесь уже острый живой ум и изящество речи Ногаре сходу пленили Филиппа. Король не только приблизил талантливого политика и дипломата, но и поставил ответственным за свою печать.
— Опять проиграл! Ногаре — вы невыносимый соперник. За это и ценю! — Филипп Красивый откинулся на спинку кресла и, покопавшись под воротником, потянул за шнурок. — Возьмите-ка эту штуку. Не знаю, чем она так помогала Людовику Святому, но меня от нее тошнит.
Король протянул канцлеру шнурок. На нем покачивался талисман, от вида которого у посвященных людей перехватило бы дух. Перехваченный за шею тонкой полоской кожи, перед носом канцлера покачивался Орел. Мало кто знал, но Ногаре, кроме титула Хранителя королевской печати, был еще хранителем старинного амулета.
Канцлер с нескрываем почтением принял артефакт из королевских рук и повесил себе на шею.
— Люблю смотреть, как у тебя меняются глаза. — Засмеялся король: — Ты становишься похож на любимого кота папы.
— Не забывайте — это подарок тамплиеров французской короне. И мы не знаем до конца, что он несет. Их поступки туманны.
Гийом Ногаре лукавил. Силу Орла он давно почувствовал сам. Слухи о существовании таинственных древних артефактов, полученных тамплиерами в Соломоновом храме, ходили среди альбигойцев давно. Знал Ногаре и то, что Орлом не каждый умеет воспользоваться с толком, потому для Филиппа Красивого металлический талисман оставался простой безделушкой.
Серебристая фигурка действительно была подарена французским королям Орденом тамплиеров, а именно — Людовику, деду Филиппа. А дело обстояло так.
После тяжелой болезни король Людовик, за любовь к Церкви и святым местам получивший прозвище Святого, дал обет совершить Крестовый поход, для истории уже седьмой по счету. Получив в Сен-Дени посох паломника и хоругвь и, заручившись благословением папы, король отправился в Египет на кораблях в сопровождении своего войска. Но проиграл и попал в плен — Седьмой Крестовый поход был абсолютно бесславным. Однако, видя искреннее усердие Людовика и его безграничную веру, Великий Магистр Рено де Вишье, только что сменивший отошедшего к Господу Богу своего предшественника Гийома де Соннака решил пожертвовать французскому королю артефакт, когда-то принадлежавший самому Гуго де Пейену.
Расчет Рено де Вишье имел здравый смысл — Иерусалимское королевство доживало последние дни, и хорошие отношения с французским монархом Ордену были кстати. Иерусалим вот уже более полувека был отбит сарацинами, под натиском их войск трещали Яффа и Кесария, Акра и Сидон, и Ордену ничего не оставалось, как продумывать запасные ходы.
Перешедший от Людовика Святого к его внуку талисман теперь находился в полной власти Гийома.
— Я давно разочаровался в искренности слуг Соломонова Храма. Это не те вдохновленные верой романтики, которых собрал Гуго де Пейен. Уже чего стоит потеря Святой Земли! Они полностью дискредитировали себя! Пятьсот рыцарей и десять тысяч сержантов, не считая вооруженных слуг, не смогли удержать Иерусалима! И то же было с Аккрой. Гроб Господень опять в сарацинских руках. Не удержать то, что досталось кровью героев…
— Да, я хорошо это помню, — кивнул Филипп.
Было понятно, что король сам давно утратил доверие к рыцарям Храма.
— Чего стоил отказ храмовников заплатить выкуп Салаху-эд-Дину за плененных сограждан. Шестнадцать тысяч христиан ушло тогда в мусульманское рабство, а Орден не дал ни гроша, сидя на мешках денег! Истинно — река, разливаясь и останавливая свой бег, становится похожей на болото. Нет, я не отрицаю, что среди храмовников много достойных людей. Но действия их магистров порой просто отвратны… — покачал головой Филипп.
— Ваше Величество, позвольте напомнить слова тогдашнего папы: «Преступления братьев тамплиеров чрезвычайно огорчают нас… их монашество лицемерно».
За окном залаяли собаки, послышалось ржание лошадей. Король резко встал и прислонился лбом к холодному стеклу, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Остриженные на итальянский манер кипарисы по углам огромных клумб темнели под белыми шапками. Запряженные в карету кони храпели и топтали свежевыпавший снег. От их влажной мохнатой шерсти шел легкий пар.
— О, приехал Карл и невестка. Извините, Гийом, но я предпочту семью вашему интересному обществу. Продолжим беседу позже. А пока… подготовьте-ка мне отчет о владениях тамплиеров. Встретимся после в Сите, у меня много дел в Париже.
Гийом поклонился, пропустил Филиппа и подошел к окну. По ту сторону цветных витражных стекол, впаянных в полоски свинца, летели хлопья снега и прилипали к окну, съеживаясь и оползая вниз мутными каплями. По эту — отражалось усталое лицо Ногаре. Глубокие морщины прорезали осунувшуюся кожу, в когда-то темных и густых волосах хозяйничала седина.
После яркого взлета Ногаре чуть не последовало столь же стремительное падение. На Пасху 1299 года Филипп Красивый посвятил его в рыцари. Все еще не отошедший от радости дворянства, в апреле 1300 года Гийом Ногаре был направлен в Италию с посольским визитом к римскому папе. То ли сказалось волнение от близости именитых персон, то ли Гийом еще не привык к условностям светской жизни, но неуместно произнесенная им фраза оскорбила и привела в гнев главу Католической церкви. Бонифаций VIII был оскорблен до глубины души и миссия провалилась. За ней чуть не провалилась надежда Ногаре на сытую почетную жизнь.
— Подлец и сын подлеца! — резюмировал папа про Ногаре, будто речь шла о паршивой собаке.
Гийом сохранил пост в Королевском совете, но к понтифику он навсегда затаил в душе жгучую злобу. Увы, получив рыцарский титул, Ногаре был начисто лишен благородного великодушия и смирения. Мелочная мстительность, с детства присущая ему, расцвела буйным цветом. Папа Бонифаций VIII стал ненавистен ему — мертвый или живой, и с параноидальным упорством королевский советник пытался взять реванш. Что и сделал с триумфом. Ногаре, ничуть не смущаясь, перед всем европейским миром обвинил в ереси папу.
«Мы видим беззаконного, еретического, закореневшего в своих преступлениях. Его уста полны проклятий, его когти и клыки готовы проливать кровь; он терзает церкви, которые должен питать, и крадет имущество бедняков, он разжигает войну, он ненавидит мир, он — гнусность, предсказанная пророком Даниилом…»
