недостойным своего высокого пастырского сана, говорили еще Отцы Церкви. Сам институт священства — устроение Божие, но священники всех степеней далеко не всегда соответствовали своему духовному предназначению. Вся истории Христианства пестрит подобными примерами. Распутин тут ничего не открывал, и для того чтобы увидеть недостойного священника, совершенно необязательно было ехать в Сибирь.
Он же ощутил вражду со стороны батюшек за дела, недостойные такого отношения. Когда он собрал деньги на храм и вернулся в Покровское, случилось для него неожиданное. «Я с радостью поехал домой и обратился к священникам о постройке нового храма. Враг же, как ненавистник добрых дел, еще не успел я доехать, всех соблазнил. Я им оказываю помощь в постройке храма, а они ищут меня в пагубной ереси обвинять и так чушь порют, даже нельзя высказать и на ум не придет. Вот сколь враг силен яму копать человеку и добрые дела в ничто ставить. Обвиняют меня как поборника самых низких и грязных сект…»
Батюшки лгали о Распутине, одержимые одним из самых страшных грехов — гордыней. В том, что люди тянулись к Распутину, искали у него житейского совета, духовной помощи, «душеспасения», как он сам говорил, вина лежит именно на штатных пастырях, не сумевших стать настоящим (а не должностным) духовным авторитетом для прихожан. Важно особо отметить, что, высказывая замечания и даже критикуя отдельных представителей паствы, Распутин никогда не ставил под сомнение институт священства. Наоборот. Он постоянно говорил, что «священника надо чтить», что уже само по себе свидетельствует о том, что никакого отношения к хлыстовству он иметь не мог.
Удивительно просто и точно подобные настроения расшифровал старец Макарий. Когда к нему, в его пустыньку, пробрался в конце мая 1914 года корреспондент екатеринбургской газеты «Зауральский край» Н. П. Чекин, состоялся краткий диалог, касавшийся Распутина: «Про него плохого сказать нечего», — отрезал Макарий. Тогда корреспондент решил задать «убийственный» вопрос: «А отчего же все про него говорят плохо?». Прозвучавший ответ был полным и ясным: «В силе человек. Завидуют — вот и говорят». Подобная оценка применима и к поведению священников из Покровского.
«Дело о хлыстовстве» развалилось, ни малейших подтверждений сектантства обнаружено не было. Однако консистория, закрыв в мае 1908 года первое следствие, которое, по мнению тобольских церковных чиновников, «было проведено слишком формально, неполно и необстоятельно», решила провести новое «дознание». Человек, которого принимала Царская Семья, которого в Царском дворце слушали Венценосцы, вызывал жгучий интерес, пристальное внимание и зависть, зависть без конца.
Уместно особо подчеркнуть, что следствие консистории 1907–1908 годов не установило не только хлыстовства Распутина, но и никаких фактов воровства, пьянства или непозволительно обращения с женщинами. Эти «факты» появятся в обращении позднее.
Душа нового Тобольского епископа Евсевия (Гроздова),[36] который и близко не бывал у Монарших покоев, полыхала «разоблачительным огнем». Владыка распорядился представлять ему ежемесячные отчеты о «жизни и действиях» Григория Распутина. Такие рапорты покровские священники своему церковному повелителю регулярно и посылали.
Сообщали в основном о том, куда и с кем поехал Распутин, кто к нему приезжал в гости, как себя вели гости и хозяин. Чтобы не утомлять читателя подробным изложением священнического рвения, отметим лишь, что никаких компрометирующих данных на Распутина не только о «еретической прелести», но и об иных «порочных наклонностях» добыто не было. В этих донесениях нельзя не заметить личной обиды, которую испытывал тот же Федор Чемагин оттого, что распутинские гости по приезде в Покровское, ему, священнику, визита не наносили…
Тобольскому церковному начальству надо было принимать какое-то решение. Новый епископ Тобольский и Сибирский Алексий (Молчанов),[37] совершая объезд епархии, специально отправился в Покровское, где лично и встретился с Распутиным. Он провел с популярным крестьянином многочасовые беседы о вере, о его жизни и убедился, что циркулировавшие слухи и обвинения ни на чем не основаны.
По решению епископа консистория заключила, что «дело о принадлежности крестьянина Григория Распутина-Нового к секте хлыстов возбуждено в свое время без достаточных к тому оснований». Владыка подытоживал, что он считает подозреваемого «человеком очень умным, духовно настроенным, ищущим правды Христовой, могущим подавать при случае добрый совет тому, кто в нем нуждается». Исходя из этого, консистория вынесла определение: «Дело о крестьянине слободы Покровской Григории Распутине- Новом дальнейшим производством прекратить и причислить оконченным».
Это определение в тот же день было утверждено преосвященным Алексием. Под документом стоит дата: 29 ноября 1912 года. Запомним ее. В тот период, когда дело о хлыстовстве и «аморальном поведении» Распутина в Тобольске было прекращено, в столице бушевал уже «разоблачительный смерч». Здесь к знакомым уже обвинениям в сектантстве и разврате прибавили и новые: пьянство и воровство.
Тенденциозно подобранные фрагменты из досье Тобольской консистории стали фигурировать в качестве «неоспоримых» аргументов и «бесспорных» доказательств. Самое же главное, что собиралось придирчивыми расследователями несколько лет и что никак не подтверждало двусмысленные намеки и облыжные обвинения, всё это попросту игнорировалось. Предположения и догадки обретали характер факта. Никакой «модальности» не было теперь и в помине; там, где ранее стояло слово «якобы», теперь доминировал категорический императив.
Еще задолго до поры «буйства компромата», при первых следственных действиях церковных властей по поводу хлыстовства, весть о том дошла до Царской Семьи. Будучи благочестивыми православными, Царь и Царица придали этим слухам большое значение. Как уже отмечалось, Государыня Александра Фёдоровна лично попросила своего духовника и тогда инспектора Петербургской Духовной академии Феофана поехать в Сибирь и на месте узнать истину. Точная дата этого визита неизвестна, но есть основания считать, что это произошло летом 1908 года, когда Тобольская консистория затевало второй этап расследования.
Царский посланец ознакомился со всеми материалами (с Распутиным ему встречаться не надо было, он и до того его хорошо знал) и, вернувшись, сообщил высокопоставленным почитателями Григория, что «ничего порочного за ним не числится». Эта оценка лишний раз укрепила Царицу во мнении о православности Их друга, в чем Она и до того не сомневалась.
Все разоблачительные инвективы в той или иной степени, непременно затрагивали вопрос об отношениях сибирского мужика с женским полом. С первых шагов зарождения и развития антираспутинской истерии эта тема почти непременно была, если и не самой главной, то наверняка злободневной. Как было видно из доносов покровских церковнослужителей, этот сюжет уже ими не был обойден. Еще в 1907 году двум сельским батюшкам показалось, что этот прихожанин слишком «вольно ведет себя с дамами» и даже «бывает ними в бане».
«Дамами» во всех донесениях назывались, конечно, не местные поселянки, а приезжие «из России». Таковые стали появляться в Покровском с конца 1905 года. С этого времени начинает формироваться кружок обожательниц, который будет сопровождать «отца Григория» до самой смерти.
Потом, когда уже кончится его земная жизнь и его венценосный покровитель перестанет быть «владыкой полумира», эта «женская группа» вызовет пристальный интерес как у следователей ЧСК Временного правительства, так у и средств массовой информации. Далее, когда исчезнут и Временное правительство и все его клевреты и начинания, тема останется.
За дело примутся историки, романисты, драматурги и кинематографисты. Они уже вообще не будут ничего исследовать и расследовать, а чуть ли не всех почитательниц Распутина без колебаний будут зачислять в разряд его сожительниц. Этот «любовный список», в некоторых случаях насчитывающий многие сотни имен, будоражит воображение впечатлительных сочинителей и поныне.
Среди множества зафиксированных в этом «документе» фигур на первых местах указывают непременно трех: Ольгу Владимировну Лахтину (Лохтину), Хионию Михайловну Берладскую и Акилину Никитичну Лаптинскую. (О некоторых прочих «активистках» речь пойдет отдельно). Их Распутин по- свойски называл Лелей, Хоней, Килиной. (По обычной деревенской привычке прозвища от него получали многие его знакомые.).
Эти три особы бывали в Покровском, жили там порой по нескольку недель и входили в число дам, с которыми, как утверждалось, «Распутин ходил в баню». Оставим в стороне банную историю и остановимся на личностях этих, так сказать, «главных фигурантов по делу о разврате». Их, как следовало из доносов
