— как там? «Не боюсь я ремня, мне порка — чихня, и тебе не прикончить меня!» Только для этих мужчины и женщины иначе: «Тебе нас не воскресить!» Их надо было бы воскресить, оживить еще до того, как им скажут, что они грешны и порочны. Но никому это не под силу, слишком поздно. И в этом-то вся прелесть! И вот они там, ничто их не касается и ничто не тревожит, их тайное убежище — глубоко под землей, в недрах водостока, где их постоянно носит туда-сюда. Они касаются друг друга руками и губами, а когда попадают в створ на перекрестке улиц, течение бросает их навстречу — и вода обжигает их холодом! — Анна захлопала в ладоши. — Их ударяет об стену. Так они застывают на месте, прижатые друг к дружке — может быть, на целый час, а течение их слегка покачивает, и все распрекрасно. А потом… — Анна разъединила руки. — Потом, быть может, они путешествуют вместе, рука об руку, то всплывая, то погружаясь, беспечно и привольно, под всеми улицами, выделывая шальные антраша, когда их увлечет внезапный поток — она походит на вспышку белого огня, и он тоже. — Анна раскинула руки; окно окатывали дождевые брызги. — И вот они несутся по течению к морю, через весь город, по одному тоннелю и по другому, улица за улицей — Дженеси-авеню, Креншо, Эдмонд-Плейс, Вашингтон, Мотор-Сити, набережная, — и вот наконец оказываются в океане. Могут теперь направиться куда пожелают, по всему белому свету, на самой глубине, а позже вернуться обратно: через впускной шлюз водостока снова проплыть под городом, под дюжиной табачных лавочек и под четырьмя дюжинами винных, под шестью дюжинами бакалейных магазинов и под десятком театров, под железнодорожным вокзалом и под сто первым шоссе, под ногами тридцати тысяч прохожих, которые даже понятия не имеют и в жизни не думают о водостоке. — Голос Анны дрогнул, но вскоре снова выровнялся. — А потом — время идет, гром над улицей стихает. Дождь прекращается. Влажный сезон окончен. В тоннелях сверху покапает — и перестанет. Вода убывает. — Анна выглядела огорченной: казалось, это очень ее печалит. — Река впадает в океан. Мужчина с женщиной чувствуют, что вода мало-помалу опускает их на дно. И вот они там. — Анна в несколько приемов опустила руки на колени и с грустью, не отводя глаз, в них всмотрелась. — Они соприкасаются ногами, но из ног уходит жизнь, которую давала им вода извне. Они соприкасаются коленями и бедрами, но вот спадающая вода укладывает их рядом, бок о бок, и постепенно исчезает, а тоннель пересыхает. Остаются только маленькие лужицы и мокрые обрывки бумаги. И оба они так и лежат. Слабо и довольно улыбаясь. Они не шевелятся и совсем не стыдятся. Как детки, лежат рядом на сухом полу, и кожа у них тоже высыхает. Они едва-едва касаются друг друга. А наверху, по всему миру, светит солнце. Они лежат в темноте — и засыпают, до следующего раза. До следующего дождя. — Руки Анны лежали у нее на коленях, раскрытыми ладонями вверх. — Чудной мужчина, чудная женщина, — пробормотала она. Наклонила голову и крепко зажмурилась. Потом вдруг выпрямилась и впилась взглядом в сестру. — А ты знаешь, кто этот мужчина? — едко спросила она.
Джульет не ответила: уже минут пять она пораженно следила за сестрой. Губы у нее побелели, рот приоткрылся. Анна перешла на крик:
— Этот мужчина — Фрэнк, вот кто! А я — та самая женщина!
— Анна!
— Да, Фрэнк, и он там — внизу!
— Но Фрэнка нет, уже не первый год, и он точно не там, внизу, Анна!
Теперь Анна заговорила, не обращаясь по отдельности ни к кому, а словно бы ко всем сразу — к Джульет, к окну, к стене, к улице.
— Бедный Фрэнк! — со слезами восклицала она. — Я знаю — он ушел именно туда. В этом мире ему нигде не было места. Его матушка портила ему жизнь как только могла! Он увидел водосток и понял, какое это чудесное тайное убежище и что оттуда можно попасть в океан и странствовать по всему миру: все равно что вернуться в материнскую утробу, где было так уютно и укромно и где никто к тебе не придирается. О, бедный Фрэнк. И бедная, бедная Анна — никого у меня нет, кроме сестры. Ах, Джул, ну почему все так вышло — и почему я не удержала Фрэнка, пока он был тут! Но если бы я старалась его не отпустить, он бы взбунтовался — и я тоже, а тогда Фрэнк перепугался бы до смерти и удрал, как мальчишка, а я бы его возненавидела, если бы он ко мне притронулся. Господи, Джул, на что мы годимся!
— Прекрати сейчас же — слышишь, прекрати сию же минуту!
— Дождь идет уже три дня, и все это время я просидела здесь — и думала, думала. И когда сообразила, что Фрэнк там, внизу, то поняла, что ему там самое место, а когда открыла кран на кухне, то услышала, как он зовет меня оттуда — из водостока, голос его доносился по нескончаемым металлическим трубам, он меня звал и звал. А когда мылась утром в ванной, он выглянул из-за сетки в душе и увидел меня. Мне пришлось срочно намылиться! Я видела, как за сеткой блестел его глаз!
— Мыльный пузырь! — гневно бросила Джульет.
— Нет, глаз.
— Капля воды.
— Нет, глаз Фрэнка!
— Шарнир, гайка, винтик.
— Зоркий, прекрасный глаз Фрэнка!
— Анна!
Анна съежилась в углу возле окна, держась за него одной рукой, и беззвучно заплакала.
— Ну что, ты всё? — послышался спустя какое-то время голос сестры.
— Что «всё»?
— Если успокоилась, то помоги мне это закончить, а то мне ввек не разделаться.
Анна подняла голову: лицо у нее было бледным и ничего не выражало. Джульет смотрела на нее с легким нетерпением. Нетерпение легкое, но в нем сквозила такая настойчивость, что противиться было невозможно. Нечего было возразить, нечему сопротивляться. Но эта настойчивость — мягкая, ненавязчивая — длилась бесконечно, год за годом.
Анна встала и со вздохом шагнула к сестре:
— Что я должна сделать?
— Вот здесь и здесь, — показала ей Джульет.
— Хорошо, — кивнула Анна и уселась с шитьем у холодного окна, за которым по-прежнему не прекращался дождь.
Ее пальцы проворно управлялись с иголкой и ниткой, но думала она о том, как темно сейчас на улице, и как темно в комнате, и как трудно стало разглядеть круглую чугунную крышку водостока. В непроглядной черноте позднего вечера вспыхивали неяркие отблески и отсветы. В паутине дождя с треском сверкнула молния.
Прошло полчаса. Сонная Джульет сняла очки, положила их рядом с шитьем, откинула голову на спинку кресла и на миг задремала. Секунд тридцать спустя — не больше — она услышала, как яростно хлопнула входная дверь, в дом ворвался ветер, послышались торопливые шаги по дорожке: кто-то опрометью спешил на черную улицу.
— Что там такое? — Джульет выпрямилась, нашаривая очки. — Кто там? Анна, к нам кто-то приходил? — Она уставилась на пустое сиденье у окна, где только что была Анна. — Анна! — крикнула она, вскочила на ноги и выбежала в прихожую.
Входная дверь была распахнута, дождь просачивался в дверной проем тончайшей туманной взвесью.
— Она, наверное, выскочила погулять, — проговорила Джульет, вглядываясь в мокрую черноту. — И вот-вот вернется. Правда ведь, ты сейчас вернешься — Анна, дорогая? Анна, откликнись, ты вправду через минутку вернешься, дорогая моя сестричка?
На улице приподнялась и со стуком захлопнулась крышка канализационного люка.
Дождь что-то нашептывал улице всю ночь, падая на плотно закрытую крышку водостока.
