гонорар. Они с женой ходили по узенькой кромке. Через десять лет книга будет продаваться за 75 долларов на рынке редких изданий. А Харрис тем временем вернулся к своей работе экспедитора на складе автомобильных запчастей.
Когда я зашел к нему снова через четыре-пять месяцев, Марджи уже не было.
– Она уже давно отвалила, – сказал Харрис. – Выпей пива.
– Что произошло?
– Ну, когда я вернулся из Нового Орлеана, то написал несколько рассказов. Пока я был на работе, ей понравилось шарить у меня в столе. Она прочитала пару рассказов и обиделась.
– А о чем они были?
– О, она прочла что-то по поводу того, как я скакал по постелям некоторых женщин в Новом Орлеане.
– Рассказы были правдивы?
– Как у тебя с Безумной Мухой? – спросил он.
Ребенок родился – девочка, Наоми Луиза Харрис. Они с матерью жили в Санта-Монике, и Харрис раз в неделю ездил с ними повидаться. Он платил алименты и продолжал попивать свое пиво. Потом я узнал, что он ведет еженедельную колонку в подпольной газетке Лос- Анжелесская Линия Жизни. Свои колонки он называл Наброски Первоклассного Маньяка. Проза у него была такой же, как и поэзия – недисциплинированная, антиобщественная и ленивая.
Харрис отрастил себе козлиную бороденку и отпустил волосы. Когда я увидел его в следующий раз, он жил с 35-летней девахой по имени Сьюзан, хорошенькой и рыжей.
Сьюзан работала в магазине художественных принадлежностей, писала сама и сносно играла на гитаре. А также время от времени пила пиво с Рэндаллом – а это уже кое-что по сравнению с Марджи. Двор казался чище. Когда Харрис прикончил бутылку, то швырнул ее не на пол, а бумажный кулек. Хотя он по-прежнему оставался мерзким пьянчугой.
– Пишу роман, – сообщил он мне, – и периодически мне устраивают литературные вечера в ближайших университетах. Еще одно чтение на подходе в Мичигане, и еще одно – в Нью-Мексико. Довольно хорошие предложения. Мне не нравится читать, но читаю я хорошо. Я им шоу устраиваю и даю кое-что из хорошей поэзии.
К тому же, Харрис начал рисовать. Маслом писал он не шибко. Он писал, как наклюкавшийся водки пятилетний ребенок, но умудрился-таки продать одно-два произведения за 40 или 50 долларов. Рассказал, что подумывает бросить работу. И бросил три недели спустя, чтобы поехать на чтения в Мичиган. Отпуск свой он уже израсходовал на поездку в Новый Орлеан.
Помню, как-то раз он мне поклялся:
– Никогда не буду читать перед этими блядскими пиявками, Чинаски. Так и сойду в могилу, не проведя ни одного вечера. Это все от тщеславия, от продажности. – Я не стал напоминать ему о том заявлении.
Его роман Смерть В Жизни Всех Глаз На Земле выпустило маленькое, но престижное издательство, платившее стандартные гонорары. Обзоры критики были хороши, даже тот, что напечатало Нью-Йоркское Книжное Обозрение. Но он по-прежнему был мерзким пьянчугой и множество раз ссорился со Сьюзан по поводу своего пьянства.
Наконец, после одного кошмарного запоя, когда он бесился, матерился и орал всю ночь, Сьюзан его бросила. Я увидел Рэндалла через несколько дней после ее ухода.
Харрис странно притих, почти не сволочился.
– Я любил ее, Чинаски, – сказал он мне. – Не переживу я этого, малыш.
– Переживешь, Рэндалл. Вот увидишь. Еще как переживешь. Человек гораздо более выносливая тварь, чем ты думаешь.
– Блядь, – ответил он. – Твоими бы устами. У меня вот такенная дыра в брюхе.
Много хороших мужиков оказалось под мостом из-за бабы. А они этого не чувствуют так, как мы.
– Чувствуют. Она просто с твоими запоями справиться не могла.
– Еб твою мать, чувак, да я почти все свое под газом пишу.
– Это что, тайна?
– Да, блядь. Когда я трезвый, я – всего-навсего экспедитор, да и то не очень хороший…
Я ушел тогда от него, а он все нависал над своим пивом.
Три месяца спустя я снова его навестил. Харрис все так же жил в своем переднем дворе. Он представил меня Сандре, приятной блондиночке 27 лет. Ее отец работал судьей Верховного Суда, а она доучивалась в Университете Южной Калифорнии.
Помимо того, что она была хорошо оформлена, в ней присутствовала та клевая изощренность, которой недоставало остальным бабам Рэндалла. Они распивали бутылку хорошего итальянского вина.
Козлиная бороденка Рэндалла превратилась в настоящую бороду, а волосы стали еще длиннее. Одежда на нем была новая, последних фасонов. На ногах туфли за 40 долларов, новые часы, а лицо, кажется, похудело, ногти чистые… хотя нос по-прежнему краснел, когда он пил вино.
– Мы с Рэндаллом переезжаем на этих выходных в Западный Лос-Анжелес, сообщила она мне. – Здесь все заросло грязью.
– Я тут много чего хорошего написал, – отозвался он.
– Рэндалл, дорогой мой, – сказала она, – не место пишет, пишешь ты. Я думаю, нам удастся выбить Рэндаллу местечко – преподавать три дня в неделю.
– Я не умею учить.
– Дорогуша, ты можешь научить их всему.
– Хуйня, – сказал он.
– По книге Рэндалла собираются снимать фильм. Мы видели сценарий. Очень хороший.
– Кино? – переспросил я.
– Ни фига у них не выйдет, – сказал Харрис.
– Дорогуша, работа уже пошла. Поверь немножечко.
Я выпил с ними еще бокал вина и ушел. Прекрасная девушка – Сандра.
Адреса Рэндалла в Западном Лос-Анжелесе мне не дали, а я сам и не пытался их отыскать. Только год спустя я прочел рецензию на фильм Цветочек Аду Под Хвост.
Экранизация его книги. Отличная рецензия, сам Харрис даже снялся в небольшой роли.
Я сходил на него. Над книгой хорошо поработали. Харрис выглядел еще суровее, чем в последний раз. Я решил его найти. Проведя небольшую детективную работу, как-то около 9 вечера я постучался в дверь его хижины на Малибу. Рэндалл открыл дверь.
– Чинаски, старый ты пес, – сказал он. – Заходи давай.
На тахте сидела восхитительно красивая девчонка. На вид лет 19, она просто испускала естественную красоту.
– Это Карилла, – сказал он. Они распивали бутылку дорого французского вина. Я сел к ним и выпил бокал. Несколько бокалов. Возникла еще одна бутылка, а мы спокойно беседовали. Харрис не надрался, не хамил и, казалось, так много, как раньше, не курил.
– Работаю над пьесой для Бродвея, – сказал он мне. – Говорят, театр умирает, но у меня для них кое-что есть. Один из ведущих продюсеров заинтересовался. Сейчас довожу до ума последний акт. Театр – хорошее средство. Сам знаешь, у меня всегда великолепно получались диалоги.
– Да, – ответил я.
