единственный рассказ, написанный Буниным как бы из некоего
Весною и летом Бунин жил среди прекрасной южной природы — в Грассе, близ Ниццы. И все же, как вспоминает его жена, больше всего Ивану Алексеевичу хотелось увидеть Родину, — чудом вернуть прежнюю, неизменную Россию, которой не коснулись никакие бури… Но это было несбыточной мечтой. Родина и превратилась в мечту, которая осталась в памяти Бунина навсегда. Любовь и Память помогали выжить и медленно-медленно возвращали писателю творческие силы.
«Нет разлук и потерь, доколе жива моя душа, моя Любовь, Память! В живую воду сердца, в чистую влагу любви, печали и нежности погружаю я корни и стебли моего прошлого… Отдались, неотвратимый час, когда иссякнет эта влага, оскудеет и иссохнет сердце…» («Роза Иерихона»).
Родина, которая продолжала жить в душе писателя, была единственной опорой. «Прелесть была в том, — пишет он в рассказе „Косцы“, — что все мы были дети своей родины и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была… прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была — Россия…»
Память переносит писателя в далекие времена, когда он был подростком, из родного дома был отдан в елецкую гимназию и жил нахлебником в чужой и противной ему мещанской семье (рассказ «Подснежник»). Какими праздниками в этой унылой, обыденной жизни были для десятилетнего Вани (в рассказе — Саши) приезды его отца; короткими вспышками они озаряли серое существование, и тем горше было расставание — до следующего отцова приезда…
А вот хоть и не столь давние, но тоже почти легендарные времена, когда Бунину было тридцать с небольшим. Из Ирландии ему написала тогда русская женщина, прочитавшая его рассказы в журнале. «… Живу я далеко, далеко от вас… тем иг менее слова, которые ваша рука набросала на листе бумаги, долетели до меня и запали мне в душу…» Бунин ответил ей; послал фотографию, книгу; переписывались они, с перерывами, никогда не увидя друг друга, три года. Письма бунинской корреспондентки остались в России. И вот, ровно двадцать лет спустя, Бунин вспоминает эту романтическую истерию и пишет рассказ «Неизвестный друг». Безответный монолог женщины, которая пишет известному писателю; пишет в течение месяца почти каждый день, но не получает ответа. Заглавие «Неизвестный друг» Иван Алексеевич взял из письма своей корреспондентки, а некоторые-ее письма почти дословно совпадали с текстом рассказа. Может быть, этот рассказ Бунин начал еще в России? Но, как бы то ни было, завершил его на чужбине, и оттого, должно быть, весь рассказ пронизан щемящей памятью сердца, когда с новой и огромной силой вспыхивают переживания давних лет. Эти переживания пришли к нему в новом, преображенном виде, вызвав в душе состояние, подобное тому, которое испытал крестьянин Гаврила в рассказе «Преображение», увидевший, как преобразилась, предстала перед его взором в ином свете его только что умершая мать…
Перед мысленным взором Бунина проходят тени минувшего, ожившие впечатления дорисовываются творческой фантазией. Лица, лица, лица… Вот «барин», сын «беглой дворовой девки» и помещика в рассказе «Сосед». У него особенная, изломанная речь, обильно и некстати уснащенная французскими выражениями. Его «усадьба» — не что иное, как пепелище некогда роскошного поместья; его имущество состоит из балалайки, «стопудового» кожаного драного дивана, из которого торчат клоки мочалы, одеяла из разноцветных лоскутков и тому подобного хлама. В рассказе «Слава» Бунин вспоминает о том, что услышал когда-то о русских плутах, мошенниках и жуликах, выдававших себя за юродивых и даже святых. Они шествовали по темной, дремучей России, одурачивая народ: Кирюша Борисоглебский, Ксенофонт Окаянный, Данилушка Коломенский и прочие… Не устает и не перестает писатель дивиться русскому крестьянину, загадочной его душе. В рассказе «Мухи» выведен кроткий деревенский старик с отнявшимися ногами, у которого осталось единственное развлечение в жизни: давить полчища одолевающих его мух. Однако прежний, молодой Бунин если б писал об этом человеке, то сделал бы упор на чудовищности страшного и дикого крестьянского существования. Теперь же он не обличает, а философствует. Может быть, и впрямь, размышляет он, в жизни можно довольствоваться очень малым? Однако ему трудно утвердиться в этой идее, и вопрос оставлен открытым: что означает это смирение калеки — «блаженство нищих духом или безразличие отчаяния»? Не менее удивителен и необъясним старик Ефрем в рассказе «Обуза». Ему решительно ничего не надо в жизни: ни дома, ни земли, — все это для него одна «обуза», и голову ломать ему ни о чем не хочется. И совсем другой человек, вызывающий у писателя восхищенное удивление, — Нефед из рассказа «Лапти», совершивший в страшную вьюжную ночь свой молчаливый подвиг: он добыл лапти умирающему ребенку, который просил их в горячечном бреду. Этот подвиг, стоивший Нефеду жизни, вызван был могучим движением души, именуемым добротою. В творчестве Бунина усиливается мотив доброты, любви к людям, очень сильно прозвучавший в рассказе 1922 года «Далекое». «В сущности, все мы, в известный срок живущие на земле вместе и вместе испытывающие все земные радости… должны были бы питать друг к другу величайшую нежность, чувство до слез умиляющей близости и просто кричать должны были бы от страха и боли, когда судьба разлучает нас, всякий раз имея полную возможность превратить всякую нашу разлуку, даже десятиминутную, в вечную». В маленьком этюде «Слепой» (1924) та же самая мысль звучит с еще большей силой: «Все мы в сущности своей добры. Я иду, дышу, вижу, чувствую, — я несу в себе жизнь, ее полноту и радость. Что это значит? Это значит, что я воспринимаю, приемлю все, что окружает меня, что оно мило, приятно, родственно мне, вызывает во мне любовь. Так что жизнь есть, несомненно, любовь, доброта, и уменьшение любви, доброты есть всегда уменьшение жизни, есть уже смерть» — слова, словно выписанные из страниц позднего Л. Толстого. Так природное жизнелюбие художника пытается преодолеть издавна мучившую его проблему жизни и смерти и одерживает победу.
В гораздо большей степени «по-бунински» звучат слова, которым художник не изменит до конца дней:
«…блаженные часы проходят и… надо, необходимо (почему, один бог знает) хоть как-нибудь и хоть что-нибудь сохранить, то есть противопоставить смерти» («Надписи», рассказ 1924 г., где с огромной силой звучит мотив жизнеутверждающей силы искусства и бессмертия его).
Таким противопоставлением смерти Бунин считает любовь. Начиная с середины 20-х годов тема любви властно входит в его творчество, чтобы впоследствии, в конце 30-х — 40-е годы, стать главной (книга рассказов «Темные аллеи»).
Самое значительное произведение Бунина 20-х годов (и самое крупное после «Суходола») — повесть «Митина любовь». Она являет собою не только новый этап в творчестве Бунина, но и в русской литературе. До Бунина
