положение существует во всех странах. Курс, взятый Китаем, окажет влияние на них».
Выступая на этом съезде, один из видных руководителей КПК — Ло Фу говорил, что уже на совещании в Цзуньи он добился определенных успехов в правильной оценке взглядов товарища Мао Цзэдуна, но у него еще оставались ошибки. Он прежде полагал, что можно изучать только Маркса и Энгельса, а статьи товарища Мао Цзэдуна можно посмотреть один или два раза — и достаточно. Теперь он понял, что товарища Мао Цзэдуна надо изучать. Он проработал стиль, идеи товарища Мао Цзэдуна. Ныне он объявляет себя его учеником. «Читая в прошлом марксистские работы, — говорил Ло Фу, — мы обманывали других. В будущем я буду очень бережен по отношению к учению товарища Мао Цзэдуна…»6.
Это выступление было типичным. Съезд в целом прошел под знаком торжества идеологии и политики Мао Цзэдуна и его группы. Включение в устав КПК, принятый на этом съезде, положения о том, что идеи Мао Цзэдуна являются идеологической основой КПК, лишь увенчало коренной сдвиг, который произошел в партии за десять лет пребывания Мао у руководства КПК. Согласно уставу был введен новый партийный пост — председателя КПК, который занял Мао Цзэдун. Партия по-прежнему находилась вместе со сравнительно небольшой армией в изоляции в Особом районе Китая. Но уже в это время внутри партии стал складываться новый режим. Культ личности Мао Цзэдуна становился законом ее идеологической жизни. Безоговорочное подчинение установкам вождя и его группы, подавление всякого инакомыслия все более становятся характерными особенностями жизнедеятельности Компартии Китая.
Если раньше КПК напоминала дискуссионный клуб, где нередко сталкивались разного рода течения, противоборствовали разного рода группировки, то сейчас водворилась дисциплина, но какой ценой! Мысль Мао о том, что «выправить можно только, если перегнуть в другую сторону», легла в основу новых порядков в КПК. Демократический централизм все более уступал место военным порядкам. Сам Мао возвысился над всей пирамидой партийной и государственной власти.
Было бы, однако, неверным думать, что победа его была абсолютной: интернационалистское течение в партии оказалось подавленным, но оно не было разгромлено до конца. Подспудная борьба продолжалась. Часть прежних руководителей КПК, которые, независимо от допущенных колебаний, все же сумели противостоять насаждению откровенного национализма и антисоветизма, оставалась в партии и все еще пользовалась известным влиянием. Более того, в самой группировке Мао Цзэдуна также можно было легко обнаружить разные течения, хотя и в рамках общей платформы. Гао Ган, а также Чжу Дэ, Пэн Дэхуай в той или иной мере сохранили приверженность международному опыту социализма, марксизму- ленинизму. Иными словами, сплоченность маоистской группировки была относительной. Внутренняя борьба в ней могла вспыхнуть (и, как покажут дальнейшие события, вспыхивала) в любой момент перед лицом новых проблем, с которыми сталкивалась китайская революция.
На какой же идейной платформе складывалась и укреплялась группа Мао? Чувства национальной ущемленности, переходящие в национализм, — вот что лежало в основе устремлений ее участников. Этот национализм своим острием был повернут Мао Цзэдуном против Коминтерна и КПСС, которые отстаивали интернациональные интересы революционного движения.
Сама обстановка в партии и стране объективно содействовала росту национальных чувств, которые так легко направить в русло национализма. Японская агрессия против Китая вызвала волну патриотизма среди всех прогрессивных и революционных элементов в стране, в том числе, конечно, в Компартии Китая. Мао ловко взгромоздился на самый гребень этой волны, и течение несло его от успеха к успеху в борьбе за власть в руководстве КПК.
Особенно характерны зигзаги маоистов в их отношении к Советскому Союзу в период Великой Отечественной войны.
П. П. Владимиров, который приехал в Яньань в мае 1942 года и пробыл здесь до декабря 1945 года, имел возможность наблюдать неприглядную картину. Испытания, выпавшие на долю советских людей, Советской Армии в первые годы войны, не только не вызывали сочувствия со стороны Мао Цзэдуна и его группы, а, напротив, стали предметом постоянных издевательских реплик и комментариев. Прямолинейно злобствовал Кан Шэн, но и Мао Цзэдун мало в чем уступал ему.
«По мере продвижения немцев к Москве во второй половине 1941 года отношение руководителей КПК (находившихся в Яньани. — Ф.
Казалось, было очевидным, что судьбы народов всего мира, судьба всей войны в решающей степени зависели от хода тяжелой борьбы СССР против немецко-фашистских войск. От этого же зависело и будущее революционного движения в других странах, мирового коммунистического движения, в том числе и перспективы китайской революции. Казалось, было очевидным, что китайская Компартия и ее малочисленная Красная армия не смогут устоять против гоминьдана, поддерживаемого мировым империализмом, если КПК не будет чувствовать за своей спиной великую и могучую опору в лице СССР.
Между тем невозможность для СССР оказать в тот момент широкую помощь оружием китайской Красной армии вызвала такой взрыв националистических чувств у маоистского руководства, перед которым не устояли элементарные здравые соображения о зависимости исхода китайской революции от великой борьбы советского народа против фашизма.
Чрезвычайно показательно, что китайская Красная армия воздерживалась от каких-либо активных действий в борьбе против японской армии как раз в самый трудный для советского народа период боев с немецко-фашистскими армиями. Китайские руководители мечтали в ту пору только об одном — отсидеться в Яньани, накопить силы, чтобы в подходящий момент начать наступление против гоминьдановских войск. Их внимание, как и в период господства лилисаневской линии, было сосредоточено исключительно на внутренних проблемах, хотя для всякого политического мыслителя, не погрязшего в провинциализме, абсолютно очевидной была взаимосвязь задач китайской революции с общим делом борьбы против международного фашизма и империализма, с задачей единения всех сил антифашистского фронта.
Не менее характерен для Мао и крутой поворот в отношении Советского Союза в конце Отечественной войны, когда победа над гитлеровской Германией стала несомненной и близкой. Советские представители в Особом районе Китая неожиданно превратились в самых близких друзей. Им адресовались улыбки, перед ними распахивались двери, с ними заигрывали, через них искали укрепления контактов с КПСС и СССР.
Впрочем, справедливости ради надо отметить, что Мао до последних минут войны не был уверен в необходимости крепить союз с СССР и пытался найти нового покровителя в лице правящих кругов США. Так что «маятник» продолжал раскачиваться.
Установление сотрудничества с гоминьданом на какой-то период внушило Мао надежды на возможность изменения позиции официальных кругов США к КПК. Он стал активно искать сближения с американцами. Он писал в ту пору: «Работа, которую выполняют сейчас коммунисты Китая, во многом сходна с той, которую выполняли в Америке Вашингтон, Джефферсон и Линкольн. Наша работа обязательно вызовет, в сущности уже вызвала, симпатии в демократической Америке»8.
Но в конечном счете Мао остался ни с чем: правящие круги США предпочли сделать ставку на Чан Кайши, и ему пришлось рассчитывать исключительно на поддержку со стороны СССР. Это также явилось одной из причин резкого поворота в лучшую сторону в отношениях КПК к КПСС и СССР в 1945–1946 годах. Отчасти поэтому Мао Цзэдун не сразу решился открыто заявить о своих претензиях на собственное идеологическое учение. Во вводной части проекта устава КПК, подготовленного в 1940 году для рассмотрения на VII.съезде, говорилось, что КПК руководствуется в своей работе теорией марксизма- ленинизма и решениями Коминтерна. Но уже спустя пять лет в принятом на VII съезде КПК уставе партии в кратком вводном разделе (под названием «Основные положения программы») было записано, что
