авиационной школы, в ней уже были проведены первые в мире опыты фото- и киносъемки с самолетов. В феврале 1911 года там же состоялись первые полеты со снегового покрова — на лыжах. В середине 1911 года в России был создан специальный аппарат для воздушного фотографирования, с пленкой на пятьдесят снимков, равного которому авиация других стран не знала вплоть до конца первой мировой войны. В июне 1911 года, на первой Московской авиационной неделе, по инициативе Московского общества воздухоплавания — общественной организации, руководимой Н. Е. Жуковским, — были проведены опыты бомбометания по нарисованным на аэродроме контурам «броненосца» и совершались полеты с пулеметом на борту самолета. В том же году на маневрах войск Варшавского военного округа впервые приняло участие пять самолетов с летчиками из Севастопольской школы. На этих маневрах впервые использовались для сбрасывания донесений с самолетов так называемые «вымпелы», применяемые вплоть до наших дней.
В июне 1912 года Петр Николаевич вместе с Яцуком встречал в Петербурге военного летчика Д. Г. Андреади, совершившего перелет необычайной для того времени дальности — из Севастополя до столицы, протяженностью 3200 верст. Перелет был выполнен в несколько этапов за 37 дней, что наряду с мировым достижением демонстрировало еще крайне недостаточную подвижность авиации.
Н. А. Яцук полностью поддерживал стремление Петра Николаевича стать летчиком и обещал сам обучать его искусству пилотирования, но, к обоюдному огорчению, это было не в его власти: Нестеров, как офицер, зависел целиком от усмотрения военного министерства, а вот тут-то ничего и не получалось.
Отпуск подходил к концу. Пора было возвращаться к месту службы — на Дальний Восток. Все надежды пробить себе дорогу в авиацию рушились. И тогда, по совету Яцука и в нарушение всех правил воинской субординации, Петр Николаевич решился на последний отчаянный шаг, который сверх всякого ожидания и привел к положительному результату.
Глава IV
НЕСТЕРОВ СТАНОВИТСЯ ЛЁТЧИКОМ
Однажды, проснувшись рано утром в своем номере петербургской гостиницы, тщательно побрившись и одевшись в полную парадную форму, Петр Николаевич отправился не в военное министерство, как бы это полагалось, а прямо на квартиру к товарищу (заместителю) военного министра — генералу-от-инфантерии А. А. Поливанову[20]. Этого генерала хвалил и называл «добрым человеком» лично его знавший Н. А. Яцук.
Сунув «на чай» в руку отворившему дверь денщику, Нестеров упросил, чтобы тот допустил его к «его высокопревосходительству». Несколько минут ожидания — и перед Петром Николаевичем распахнулись двери генеральского кабинета. Нежданно для Нестерова беседа затянулась почти на полтора часа…
Вот как об этом, двумя годами позже, писал сам Нестеров[21] :
«…Я решился на рискованный шаг, так как ничего другого мне не оставалось. Без всякого разрешения я явился к генералу Поливанову, рискуя навлечь на себя неприятности по службе за нарушение воинской дисциплины, и рассказал ему с полной откровенностью о своих мытарствах. Генерал Поливанов отнесся очень сочувственно ко мне, принял горячее участие и отдал распоряжение о зачислении меня в школу. Я был счастлив…»
Об этом же эпизоде, но уже со слов самого А. А. Поливанова, нам сообщил один из старейших русских летчиков — А. В. Шиуков, занимавший в годы гражданской войны высшие командные должности в советском воздушном флоте:
«В 1918 году мне пришлось встретиться на одном из совещаний советских военных специалистов с Поливановым, и в перерыве я его спросил: верно ли, что в свое время он помог Петру Николаевичу Нестерову стать летчиком?
Поливанов вспомнил про визит Нестерова и рассказал: «Однажды рано утром, когда я еще даже не был одет, денщик мне доложил, что меня убедительно просит принять его какой-то молодой артиллерийский поручик.
На предложение явиться позже на прием в министерство поручик вторично, весьма настоятельно, попросил принять его на дому. Так мне и пришлось принимать его в халате…
Передо мною стоял стройный голубоглазый молодой офицер, от которого так и веяло глубокой порядочностью и почти детской простотой. Он говорил с таким простосердечием и энтузиазмом, что я невольно проникся к нему горячей симпатией и сейчас же наложил положительную резолюцию на рапорте, который он заранее заготовил, а сейчас мне протягивал… Когда, прощаясь, я высказал ему пожелание успеха на новом поприще и пожал ему руку, я заметил, что у него на глазах выступили слезы. Он еле смог прерывающимся голосом промолвить несколько слов благодарности…
Конечно, у меня тогда и в мыслях не было, что я открываю дорогу к подвигам и мировой славе человеку, который вскоре же стал нашим национальным героем!..»
Однако даже резолюции товарища министра оказалось недостаточно, чтобы все было сделано так, как нужно. Чиновники военного министерства, которым Нестеров до этого уже порядком надоел своими настойчивыми хлопотами, то ли не разобрались, то ли не захотели разобраться в разнице между терминами «авиационная» и «воздухоплавательная». Несмотря на то, что в рапорте Петра Николаевича было четко сказано, что он просит назначения в «авиационный отдел» при Офицерской воздухоплавательной школе, приказ был отдан о зачислении в самую воздухоплавательную школу, без упоминания об авиационном отделе.
Пришлось Петру Николаевичу отправиться на Волково поле под Петербургом, где помещалась воздухоплавательная школа, и представиться ее начальнику — генерал-майору А. М. Кованько. Разъяснять ему происшедшее недоразумение не имело смысла. Кованько — фактический руководитель не только школы, но и всего воздухоплавания в царской России — был ярым энтузиастом своей специальности и вместе с тем большим самодуром. Он буквально ненавидел летательные аппараты тяжелее воздуха и вообще все, что связано с авиацией. Ведь авиация была «конкуренткой» любезного его сердцу воздухоплавания…
И вместо того чтобы приняться за изучение теории авиации, конструкций самолетов и моторов, а затем за обучение полетам, Нестерову пришлось вторично заниматься сферическими и змейковыми аэростатами, уже хорошо ему известными со времени службы при Владивостокском воздухоплавательном парке.
Однако назначение хотя бы и в воздухоплавательную школу все же было для Нестерова очень большим успехом. Теперь уже не угнетала перспектива возвращения ни с чем на Дальний Восток. При настойчивости, недостатком которой Петр Николаевич не страдал, можно было добиться перевода из воздухоплавательного отделения в авиационное.
В конце концов этот перевод действительно состоялся, но далеко не так скоро, как бы того хотелось Нестерову.
Хотя Петр Николаевич отлично знал теорию и практику воздухоплавания, хотя он имел порядочный опыт в воздушном наблюдении с привязных аэростатов, все его старания пройти курс в укороченный срок были безрезультатны. Никто не хотел ломать установленный распорядок ради одного, хотя бы и преуспевающего обучающегося. Поэтому Нестерову пришлось пробыть в воздухоплавательной школе почти целый год — с октября 1911 по конец августа 1912 года.
В июне 1912 года с Петром Николаевичем произошел любопытный эпизод, малоизвестный не только читателям, но и авиационным историкам. В это время вблизи Гатчины, в деревне Сализи должны были состояться испытания специального авиационного парашюта, изобретенного Глебом Евгеньевичем Котельниковым.
Испытать парашют взялись Петр Николаевич и его друг по школе — Дмитрий Сергеевич Николаев, позже перешедший вместе с ним из воздухоплавательной школы в авиационную.
Оба они изрядно волновались, поскольку дело предстояло неизведанное и, как казалось, опасное. Они не спали всю ночь, а когда спозаранку приехали утром в Сализи, то их… немедленно отправили под
