край одеяла, которым замаскировано окно. Самодельный светильник — небольшая бутылочка, наполненная бензином и накрытая срезанным кружочком картофелины с фитилем из бинта, — лежал на полу. От него к одной из кроватей бежала огненная струйка бензина. Зайди я чуть позже, большим костром вспыхнуло бы сено…
Почему бутылочка оказалась на полу? Взрывной волной со стола сбило, что ли?
Сорвав горящие простыню и одеяло, я стала тушить огонь. Из-за дыма ничего не видно, а тут еще слезь; градом бегут и кашель одолевает. Слышу, на одной из кроватей тоже закашлялся кто-то. Подхожу, открываю шинель, которой накрыт человек.
— Вставайте, — говорю, — задохнетесь.
А он поворачивается на другой бок, закрывая рот от удушливого дыма.
— Пожар! — кричу над ухом.
Это был лейтенант Крутов, дежуривший по части. Видно, тоже устал, наработавшись за день и набегавшись за ночь по территории.
Подошедшую Машу прошу принести еще несколько запасных одеял. Накрыла костер…
Когда опасность, казалось, была позади, я поспешила в палаты. Но, почувствовав неладное, оглянулась. Дежурка опять почему-то была охвачена огнем. Пламя быстро погасло, лишь удушливый дым кружил, да большими хлопьями летала черная сажа. Увидела, как вновь загоревшееся одеяло лейтенант накрыл своей шинелью и стал затаптывать сапогами.
Вся эта история длилась считанные минуты, может и секунды, но сколько было пережито! Ведь за стеной находились десятки таких людей, кто в случае пожара не смог бы выбраться самостоятельно, и помощь прибыла бы не скоро, потому что школа стояла в сторонке на краю села.
— Откуда появилось пламя? — спросила я Машу, когда ушел начфин.
— Лейтенант выплеснул из ведра воду, и почему-то снова все вспыхнуло.
— Какую воду?
— А что под кроватью стояла.
Я долго не могла успокоиться. Когда вернулась к больным, здесь было относительно тихо. Лишь изредка кто-то стонал да раздавалось бесконечное «Лукашенко!»
Рано утром забежала старшая сестра. Заглянула в палату:
— Где бензин? — спрашивает меня.
— Какой бензин?
— В ведре под кроватью вчера ставила.
— А-а-а, Крутов им… тушил пожар.
— Чего ты мелешь? — смотрит она удивленно.
— …Так вот, Валюша, оказывается, какую воду вылил Крутов на огонь. — Рассказала я старшей о ночном происшествии.
— Хорошо, что там немного оставалось бензина. Половину полученного отдала в первое отделение да по хатам разлила. Если бы оказалось вдвое больше, могли не справиться с огнем.
— И так еле справились.
Силы электродвижка хватало только для освещения операционной и перевязочной. В палатах пользовались свечами, парафиновыми плошками, которых вечно недоставало, Потому и приходилось постоянно применять самодельные светильники, используя имеющееся в достатке горючее — бензин.
— Ну вот, снова надо выписывать, а начальник АХЧ ругается. Говорит, что мы делаем перерасход.
— А ты что волнуешься? Пусть Крутов сам выписывает требование на получение бензина. Пусть сам расплачивается и за одеяла. По его вине сгорели. Кстати, Валя, посмотри на него, когда встретишь, каким он смешным стал с опаленными бровями и ресницами. Да и волосы прихватило порядком. Маша тоже немного подпалилась. А я успела выйти.
— Хорошо, что без ожогов обошлось.
— А если бы не Крутов, мы спокойно могли погасить огонь и никто бы не узнал о происшествии.
— А теперь я на оперативке расскажу, как начфин тушил пожар бензином.
— Нет, Валя, ты никому пока не говори об этом. Не надо его ставить в глупое положение. Спросонок он и сам не понял, что произошло. Потом с ним объяснимся. Кто бы мог подумать, что бензин у нас хранится вот так, под кроватями и в ведрах, как вода. Нам же и попадет за это.
— Верно, Любочка. Это моя большая оплошность. Впредь не надейтесь на такую роскошь — пожар тушить бензином, — смеется старшая.
Вроде мелкий пример — случай со сгоревшими одеялами. Что они стоят по сравнению с нанесенным войной ущербом?! Подумаешь, сгорели три байковых одеяла и одна простыня! В те годы кто-то придумал неумную поговорку: «Война все спишет!» Мы же не ссылались на войну. Если что-то пропадало при переездах или чего-то недосчитывались во время передачи и приема дежурств, за это расплачивались палатные и старшие сестры.
Еще о бензине. Признаться, меня первое время удивляло и даже возмущало то, что из-за каждой бутылочки-коптилочки бензина нам надо было спорить со старшей сестрой или с начальником АХЧ. Знала, что в гараже постоянно находится несколько бочек бензина — тонны, а нас ругают за сто-двести граммов: «Перерасход!» И потом, много лет спустя, когда перечитывала военные мемуары командующего 1-м Украинским фронтом маршала Ивана Степановича Конева, не менее удивилась тому, как он докладывал в Ставку Верховного Главнокомандования о том, что отпущенный лимит бензина полностью израсходован, просил отпустить дополнительно. Значит, тоже не брали, сколько хотели.
Да, удивлялась. Мне казалось, как можно было лимитировать бензин или боеприпасы, если они так необходимы были для боевых операций, а в итоге — для победы. Выходит, что все находилось на строгом учете: и военная техника, и боеприпасы. И воины должны были бережно относиться к своим боевым орудиям, винтовкам и автоматам. Даже для медицинских сестер и санинструкторов стало законом выносить с поля боя не только самого раненого, но и его боевое оружие. Заведен был такой порядок, чтобы все подразделения отчитывались перед своими штабами за расход и остаток всего, что имели.
…Двое суток проводить на дежурстве, на ногах, еще терпимо. А третьи-четвертые достаются тяжеловато. Боюсь присесть. Чуть замрешь на месте, как моментально отключаешься от всего и не помнишь потом, сколько времени находилась в таком состоянии.
По прибытии в Юзефовку старшина определил нас с Шурой на одну квартиру. С ней нам не так часто приходилось быть вместе. Она как хирургическая сестра на новое место часто уезжала на машине раньше, вместе с перевязочно-операционным блоком. Порой расставались надолго. Не виделись месяцами. Я не раз говорила ей в шутку о том, что плохой она шеф, если покидает меня на произвол судьбы, не выполняя просьбу мамы. Она же доказывала, что уже убедилась в моем самостоятельном существовании, что я больше не нуждаюсь в ее опекунстве.
Жили, что называется, вместе, а не виделись с того памятного путешествия по минному полю. Она где-то подремлет часа два и снова на сутки-двое в операционную. Да и я на квартире не частый гость. Вот очнулась сейчас и не помню, как и когда я сюда пришла. Лежу на высокой скрыне — огромном сундуке, в котором хранится почти все богатство хозяев. Посмотрела на окно — непроглядная ночь. А в хате еще темнее. Слышу разноголосое сопение спящих на полу людей. Это солдаты. Они с марша часто останавливаются на отдых. Новички. Пополнение фронтовикам. Может, последнюю ночь спят спокойно.
Что такое? Все больше удивляюсь, пытаюсь вспомнить, как оказалась на квартире.
Услышала шепот Шуры. Она сидела на стуле около меня и с кем-то переговаривалась. Хотела ее что-то спросить, но она остановила: «Тихо!»
Утром с любопытством осмотрела хату и сидящего на стуле незнакомого капитана.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Нормально! — ответила, еще больше удивляясь такому вопросу.
Солдат в хате не было. Уже ушли. Хозяйка хлопотала у печки, подкладывая в огонь солому, что-то варила. Да, это не оговорка. На Украине из-за недостатка дров печи топили торфом, соломой, которую надо подкладывать не отходя. Так греют воду, варят обеды, пекут хлеб.
Присутствие постороннего человека меня начинало раздражать, и я спросила:
