Мальгин приоткрыл у припадочного веки, посветил фонарем и кратко подвел итог:
— Притворяется!
Задержанный оказался Михаилом Тарантовичем, известным среди торговцев кокаином и морфием под кличкой «Тарантул». В «Кафе поэтов» он явился с новой возлюбленной поразвлечься «в интеллигентном обществе» и случайно наткнулся на свою жену — ее-то он и бил, как пьяный барышник непроданную лошадь.
В карманах галифе у Тарантула, кроме новенького нагана-самовзвода, нашли почти фунт кокаина, расфасованного по пять-шесть золотников, — целое состояние.
Утром Мальгин сказал:
— Я поехал на вокзал — говорят, наши прибыли. А ты допроси Тарантовича.
Андрей волновался чрезвычайно. Первый раз надо разговаривать с арестованным. Какие задавать вопросы сначала, какие потом? Больше всего беспокоило Андрея — сумеет ли он все сделать правильно.
В коридоре попался Филатов. Он выслушал Андрея, засмеялся:
— Ты что, интеллигент? Он, гад, кокаином торгует, а ты с ним философию разводить? Наган обнаружили? Обнаружили. Пиши — и в трибунал. Все. Действуй.
Тарантул отказался сесть на стул. Давал показания стоя:
— Кокаин мне принес господин Кудрявцев, бывший доверенный фирмы «Гергард». Склад у этой фирмы в Мытном дворе. Если вам интересно поймать его с вещественными доказательствами, двигайте туда немедленно, у него там много кож спрятано, сколько — не считал, но много, сот пять. Хорошие кожи, все больше полувал. А направо, как войдете, пять бочек с хлороформом…
— Куда ему столько? — вырвалось у Андрея. Тарантович чуть заметно улыбнулся. Андрей быстро поправился: — Может, это не хлороформ?
— Настоящий… Там еще валенок пар триста, и все с интендантским клеймом, и полсотни мешков апельсиновых корочек…
— Чего?
— Корочки апельсиновые. Конечно, толченые. Аптекари ими интересуются…
— Вы про кокаин подробнее расскажите, — вошел в роль Андрей. — А заодно и про наган. Где добыли?
— Купил на Сухаревке. Там этого добра сколько пожелаете… Приобрел для личной безопасности, поскольку порядочному человеку вечером нельзя дальше ворот высунуться…
Тарантович неожиданно осоловел, вся его говорливость пропала. Без приглашения хлюпнулся на стул, согнулся в три погибели. Помутневшими, неживыми глазами посмотрел на Андрея и попросил:
— Пакетик! Хоть один…
Андрей убрал кокаин в стол. Тарантович вскочил, закричал:
— Дай, сволочь! Христом богом прошу!
Андрей позвал конвойных. Когда Тарантовича уводили, он сник, губы посинели. Плаксиво умолял:
— Ну, что тебе стоит! Ну? — С порога крикнул: — Вены перережу! А ты, дерьмо, будешь за меня отвечать!
Андрей остался один. И вдруг его охватила тоска. На улице, очевидно, показалось солнце — даже в этой маленькой, окрашенной в серый цвет, с одним окошком, выходящим во двор, комнате чуть посветлело. «А если он на самом деле вены перережет? Он же словно полоумный стал!»
Будь у него какое-нибудь дело, Андрей отвлекся бы от тяжелых дум. Но приходилось просто сидеть и ждать Мальгина. «Посватал ты мне работу, товарищ Белоглазов, — подумал Андрей о секретаре партийной ячейки. — И зачем я только согласился?»
Во дворе зашумели, Мартынов посмотрел в окно — въезжали подводы, груженные большими ящиками. Вскоре появился Мальгин.
— Ну как, поговорил?
— Поговорил, — мрачно ответил Андрей.
Мальгин понял его душевное состояние и сказал:
— Привыкай, Андрюша, ко всякому… С хорошими людьми нам дело иметь придется редко. Такая уж наша невеселая обязанность…
Артемьева Андрею особенно и расспрашивать не пришлось. Арестованный говорил безо всяких просьб.
— Извините, господин следователь… Прошу прощенья, гражданин следователь, вы меня не так поняли. Эти сто восемьдесят золотых монет царской, извините, чеканки, пятирублевого достоинства — полная моя собственность, досталась по наследству от покойного моего родителя Севастьяна Ивановича Артемьева… Так и занесите в протокольчик. А эти тридцать две монеты десятирублевого достоинства также наследственные. Я показываю чистую правду, поскольку все это доподлинная истина, подтверждаемая нотариальными бумагами. Хотя родитель мой — царство ему небесное, райские утехи и жизнь бесконечная — расстался с земной жизнью в одночасье, но духовную заготовил заблаговременно по всей форме… Вы ее давеча в руках повертели и положили в зелененькую папочку… Гляньте, пожалуйста… Вот, вот… она самая. А эти тринадцать монет, число неприятное, невезучее, чертова дюжина, получены из рук в руки от матушки моей Александры Даниловны, и как хотите — верьте не верьте, одним словом, заявляю по совести, получены, понятно, безо всяких документов… Эта монетка беленькая, отчеканена из чистой уральской платины, достоинством в пятнадцать рублей, подарена мне дедом по матери, действительным статским советником… Звания вас нынче не интересуют, но что было то было, дед мой Данила Петрович Ломасов имел по табелю российских чинов четвертый класс, приравнивался по-военному к генерал-майору, а если по морскому ведомству считать, то к контр-адмиралу… Так вот, дополнительно о монетке из сибирской платины. Она дедом пожалована в день моего вступления в приготовительный класс шестой московской мужской гимназии, помещавшейся, если это вас интересует, в Пятницкой части, в Овчинниковой переулке, в доме Плигиной…
Артемьев словно боялся остановить поток слов. До разложенного на столе его богатства он не дотрагивался, а лишь водил над кучками золота широкой ладонью с короткими, волосатыми пальцами.
— Часы золотые, известной фирмы «Лонжин», с тремя крышками, сорт «Прима», ход анкерный, на девяти рубиновых камнях, приобретены самостоятельно, память мне пока не изменяет, в тысяча девятьсот восьмом году в магазине Пророкова на Ильинке… Нынче в этом помещении карточное бюро, выдают трудовому народу карточки на муку, сахар, керосин и на спички… Мне, как нетрудовому элементу, карточек не положено… К часам отдельно — занесите в протокольчик — цепь, тоже золотая, с тремя брелоками. Записали? Очень приятно. На одном брелоке, видите, изображен петушок. Глазок у него бриллиантовый, в карат… На другом брелоке, обратите внимание, подковка… Одни считают суеверием, а некоторые любят подковку, говорят, на счастье, но если здраво рассудить, в теперешнем моем положении счастьем и не пахнет.
Пока Андрей доставал из стола чистую бумагу, Артемьев не выдержал, сначала погладил, потом понянчил на ладони тяжелый золотой портсигар.
— Тоже наследственный? — спросил Андрей и подумал: «Где я видел этого Артемьева?»
— Поскольку интересуетесь, отвечу. Благоприобретенное… Чистого золота в нем пятьдесят шестой пробы шестьдесят пять золотников. Для повседневного ношения не пригоден, тяжеловат, предмет подарочный… Откройте, внутри написано: «Глубокоуважаемому Александру Александровичу Пухову в день пятидесятилетия от благодарных сослуживцев по правлению Московско-Курско-Нижегородской железной дороги…» Удостоверились? Куплена эта вещица у самого профессора Пухова. Если не слышали, могу рассказать о нем поподробнее… Барин солидный, деликатный, проживает в Леонтьевском переулке, в доме Пегова, внизу в этом доме помещалось когда-то Английское общество освещения Москвы текучим газом… Сейчас оно, понятно, закрылось — поскольку ни общества, ни газа… Уплатил я за эту, извиняюсь, золотую гирю два пудовика крупчатки, настоящей, башкировской, первой голубой, и два фунта с половиной сахара:
