учил Сигурда ловить мгновение, когда противник вынужден торопиться. И как только уловил это мгновение, рванулся вперед, еще в выпаде перехватив меч из правой руки в левую. Внезапный прыжок и перехват меча на долю секунды озадачил вятича, но Сигурд как раз и рассчитывал на эту долю. Он ударил мечом по зависшему над ним оружию, сбил топор вниз, к ногам, и, выхватив правой рукой нож, с прыжка вонзил его в сердце вятича.
Кольчуги под рубахой не было. «Шестой медведь», — почему-то подумал Сигурд, оттаскивая тело в кусты.
Он не устал от поединка, только чувствовал дрожь от огромного напряжения. Он победил не силой и не хитростью, а расчетом и подумал не о Рюрике, а об Олеге: тот бы оценил его схватку. Но подумал мельком, взбираясь на откос по следам куда-то спешившего второго вятича. С мешком, который тот нес за левым плечом. Что могло быть в этом мешке? Еда для Урменя?…
Лапти не вдавливаются в землю, не оставляют следов на опавшей листве, да и шаги в них беззвучны. Но лазутчик Хальварда упоминал о приметном камне, возле которого Сигурд впервые увидел Урменя, а вятич нес мешок, и Сигурд не колеблясь двинулся вперед по течению, придерживаясь опушки. Весна еще не распустила листву подлеска в полную силу, вдоль берега густо росли сосны, и Сигурд видел достаточно далеко. Да еще посчастливилось: вятич оступился, и влажный мох сохранил легкий отпечаток его лаптей. Рус не подвел: вятич направлялся к приметному камню, а пристали они в заводи только потому, что была она в кустах.
Впереди за сосновыми стволами что-то темнело. Сигурд пригляделся, понял, что зеленеет груда нарубленных еловых ветвей, и остановился, напряженно прислушиваясь, но ничего необычного не уловил в однообразном лесном шуме. Необычной оставалась куча еловых веток, и он шел к ней с особой осторожностью, часто останавливаясь и вслушиваясь. Кругом частоколом стояли молодые сосны, сучья их, давно отмершие внизу, зеленели над головой и шумели там под несильным ветерком. А у земли было безветренно, и в этом безветрии Сигурд вдруг уловил грубый мужской голос. Голос доносился от еловой кучи, но как бы из-под нее, ниже и глуше. Он не смог разобрать ни одного слова, как ни вслушивался, но понял, что голос звучит из ямы и что яма эта подле еловой кучи, которой, вероятно, и была скрыта, пока сюда не пришел вятич с мешком. А это означало, что Урменя прячут в ней, причем наверняка связанного, если принять во внимание его силу.
Конечно, можно было подобраться к самой яме и вынудить противника там и принять бой. Но прежде чем погибнуть, вятич наверняка зарубил бы Урменя, в этом Сигурд не сомневался. Значит, оставалось ждать, пока он не вылезет из ямы, и только тогда завязывать бой.
Не спуская глаз с еловой кучи, Сигурд обошел ее и увидел узкую промоину, откуда и доносился грубый голос. Обнаружив, где противник, Сигурд прикинул, откуда он появится, и стал так, чтобы оказаться за его спиной. Теперь оставалось ждать, и он внимательно и неторопливо осматривал место грядущей схватки.
Как ни был готов Сигурд, а вятич появился неожиданно, точно выпрыгнул из-под земли. Он не заметил Сигурда, стоял к нему спиной и совсем не ожидал боя. И опять у Сигурда была полная возможность напасть сзади, и опять он не воспользовался ею, а, как и на берегу, шагнул навстречу и негромко сказал:
— Защищайся.
Вятич развернулся мгновенно и тут же бросился на Сигурда, выхватив боевой топор. В отличие от того, берегового, он был высок и строен, ловок и подвижен и искал не удобной позиции, а — боя. Он не пугал, не перебрасывал топор из руки в руку, но отточенное лезвие сверкало с такой быстротой, что трудно было поймать его взглядом. Отмахиваясь мечом, Сигурд поспешно отступал перед бешеным молчаливым натиском.
Но отступал, куда задумал: в чащу, где сосны росли густо и где действовать мечом было куда удобнее, чем размахивать топором. Он скорее удивился, чем растерялся, он не утратил способности оценивать схватку и соображать и твердо помнил, что не сможет отбить длинное топорище одноручным мечом русов. Надо было сковать широкие замахи, ограничить их, но при этом ни в коем случае не показывать яростному вятичу, что его заманивают в чащу. Сначала следовало раздразнить противника, разозлить его, и Сигурд нарочно дважды поскользнулся, нарочно сделал несколько неуклюжих выпадов, а потом просто побежал в лес. Он боялся, что вятич не кинется вдогонку, но торжествующий гнев — тот ослепляющий воина призрак легкой победы, о котором никогда не забывал напоминать Рюрик, — уже овладел стремительным врагом.
И тут Сигурд резко остановился, развернувшись лицом к противнику. Он уже определил место поединка — то место, где замахи боевого топора на длинной рукоятке были скованы тесно растущими соснами. И теперь уже меч варяга ослепительно засверкал перед глазами вятича, только начинавшего соображать, в какую ловушку он угодил. Теперь вятич спасал свою жизнь, короткими ударами топора прикрываясь от прямых выпадов Сигурда.
Это были ложные выпады: Сигурд вовремя убирал меч, чтобы уберечь его от ударов топора. Он уже знал, что должен сделать, но, чтобы добиться этого, надо было злить противника и не давать ему передышки.
Он скорее почувствовал, чем понял, что сейчас, именно сейчас вятич нанесет решающий удар. Он даже шагнул навстречу, чтобы подтолкнуть противника к этому последнему удару, который должен был раскроить ему череп. И как только топор резко взмыл вверх, мгновенно присел, потому что ожидал этого, потому что перехватил бой и теперь сам вел его. Потому и присел в точно уловленное мгновение, и отточенное лезвие глубоко вонзилось в сосновый ствол, просвистев над его головой. А вятич, покачнувшись, на миг застыл, не соображая, что ему следует делать. То ли выдергивать топор, то ли хвататься за нож, то ли просто бежать. И осел мешком, получив удар снизу, и Сигурду пришлось повторить удар, потому что отважных убивают в сердце. А потом, покачиваясь — ему немало пришлось потрудиться, — пошел к промоине.
На дне ее лежал связанный Урмень. Сигурд молча перерезал ремни, помог выбраться наверх, и Урмень сразу сел.
— Ноги затекли.
Ни слова не говоря, Сигурд сдернул с него сапоги, стал растирать ступни, голени.
— Я сам.
— Сам руками займись. Нам пешком идти.
Он сознательно не сказал о лодке. Почему, и сам не мог бы объяснить. Просто решил, что Урменю знать об этом не следует.
— Мышцы болят?
— Еле терплю.
— Это хорошо. Руки растирай, не ленись.
— Вятич убежал?
— В соснах лежит.
— Он был один?
— Второй — в кустах.
Урмень впервые улыбнулся, но промолчал. Сигурд помог ему подняться.
— Топай ногами. Сильно топай, я пока за топором схожу.
Он прошел к тому месту, где лежал вятич, выдернул из ствола топор, вернулся. Урмень послушно топал ногами, кривясь от боли.
— Думаешь, двое их было?
— Все может быть. Идти надо. Сможешь? Урмень шагнул, покачнулся. Сигурд подхватил его.
— Жилы у тебя запали. Еще потопай.
— Лучше похожу. Подставь плечо. Шатает.
Они медленно ходили вокруг кучи еловых веток. Урменя бросало в стороны, он скрипел зубами от боли в ногах.
— По голове ударили, — вдруг обиженно сказал он. — Сзади. Хорошо, шапка была.
— В этом лесу?
— Нет. Не знаю, как тут очутился. Не помню ничего. Вятич раз в день приходил. В рот лепешку пихал,
