Ну чем не речь в защиту Агджи? Я Вам прямо скажу, когда я читал Ваше обвинительное заключение, у меня сложилось впечатление, будто Вы выступаете в качестве адвоката Агджи, доктор Мартелла!»
Письмо от 7 декабря 1984 г. является иллюстрацией тенденциозного отношения судьи-следователя к С. Антонову и его показаниям.
«На очной ставке Агджа сказал, что у Антонова была машина «фиат-124». Антонов, пишите Вы в решении, «отрицал, что он когда-либо имел такую машину». На другом допросе Антонов уточняет: «Я имел в виду, что у меня автомобиль «Лада». Все дело в этом, Мне просто не пришло в голову то обстоятельство, что этой марке автомобиля соответствует машина «фиат-124»… Для Вас слово «отрицал» уже удобный повод упрекнуть его в «попытке утаить истину». Справедливо ли это? Антонов сказал правду — у него не было автомобиля «фиат-124».
Сергею Антонову был задан вопрос, какие языки он знает кроме болгарского. Он ответил, что знает итальянский, французский, немного русский, немного английский, но, как пишете Вы, «тут же, словно спохватившись, корригировал последнее утверждение, отрицая знание этого языка» (то есть английского). И сразу же следуют Ваши веские слова: «Автор настоящего заключения (Иларио Мартелла. — Б. Т.) отмечает, что подобный «отказ от показаний» не может не выглядеть чрезвычайно подозрительным». Справедливо ли это? Для Агджи, который отказался от половины своих показаний, это в порядке вещей. Для Антонова, который не отказывается от своего показания, а лишь, притом сразу же, корригирует его, это считается чрезвычайно подозрительным.
Особенно разительна третья (а их всего три) «ошибка» Сергея Антонова. Он сказал, имея в виду обычное времяпрепровождение его семьей, что в день покушения его жена Росица была в Риме, так как ему помнилось, что вечером они вместе смотрели телевизор. В действительности же, 8 мая, т. е. за пять дней до покушения, Росица Антонова выехала на автомашине в Болгарию. Так, из-за разрыва во времени — полтора года между допросом и покушением — и из-за того, что его супруга действительно за несколько дней до покушения была в Риме, Сергей Антонов, вспоминая, ошибся. И Вы, не только простив, но оправдав бесчисленные ошибки и «отказы от показаний» Агджи, об этой поистине невольной и совершенно не имеющей значения ошибке
Антонова говорите поразительные слова: «Процессуальное поведение Антонова пострадало от тяжелых аномалий, не имеющих никакого объяснения в плоскости логического и хронологического воспроизведения событий и в то же время вызывающих серьезное замешательство и затруднения в формулировке правомерной и достоверной линии защиты».
По-видимому, д-р Мартелла, Вы слишком увлеклись в своем желании уличить Антонова и, вероятно, позабыли, что Ваше обвинительное заключение будут читать и другие люди, а потому не подумали как следует, прежде чем написать следующие строки. Цитирую со страницы 1083-й:
«Окончательное подтверждение неэффективности данных, служащих Антонову для защиты, неправильно определенных как алиби, вытекает именно из процессуального поведения Сергея Антонова. И даже защите, не выходя за строгие рамки своей деликатной функции, придется признать — (пусть даже не гласно) наличие в его поведении обвинительного заряда: во время очной ставки с Агджой 27 ноября 1982 г. на вопрос, может ли он указать, где он был в день покушения на папу, Антонов не смог ответить сразу, ему понадобилась узнать, на какой день приходится 13 мая (известно, что по понедельникам и пятницам он ездил на аэродром Фьюмичино) и только потом, узнав, что это была среда, он ответил, что был в Риме.
Лишь используя метод исключения, ему удается констатировать свое присутствие в бюро БГА «Балкан» в пресловутый день выстрелов на площади Св. Петра. Больше он не сообщил никаких интересных подробностей.
Затем он потребовал вторичного допроса, на котором представил свое так называемое алиби рассказом обстоятельным и точным в отношении времени, эпизодов, встреч, лиц, вплоть до описания волнения, испытанного всеми, когда по телефону была сообщена новость о покушении!»
«Следовательно, — продолжаете и заключаете Вы, д-р Мартелла, — собранные по делу данные таковы, что делают абсолютно недостаточным представленное Антоновым алиби, более того, оно не в состоянии умалить правомерность заявлений Агджи».
Трудно сохранить хороший тон, квалифицируя логику этих Ваших рассуждений. Поэтому я воздержусь. Но не могу не возвратиться к тому случаю, когда Агджа ошибся называя этаж квартиры Айвазова. Это вызвало у Вас восклицание: «Было бы удивительно, если бы он не ошибся!» Тогда как в том, что Антонов ни в чем не ошибается, а просто не может сразу вспомнить, что он делал в определенный день полтора года назад, Вы усматриваете «обвинительный заряд». Разве Вы не сознаете конфузность положения, в которое ставят Вас, д-р Мартелла, все Ваши толкования и определения показаний поведения Сергея Антонова, к которым я добавлю еще лишь одно, со страницы 1069-й: «По-видимому, Антонову трудно приписать благонадежность из-за его ярко выраженного
В письме от 8 декабря 1984 г. рассматривается отношение судьи-следователя к показаниям свидетелей и некоторым другим источникам информации. В нем обращается внимание на раздел «Критика свидетельских показаний» (звучит весьма откровенно с Вашей стороны, Вы даже не воспользовались обычным, ни к чему необязывающим словом «оценка»).
Относительно показаний Благоевой, пояснив, что на первом допросе она не смогла точно вспомнить пережитое ею в день 13 мая 1981 г., Вы пишите: «Месяцем позже женщина уточнила свое поведение, и уточнила его в подробностях, полностью совпадающих с элементами доказательства, задуманными и сформулированными в тюрьме «Реббибия». Этот факт не нуждается в комментариях».
Я, однако, полагаю, что этот факт нуждается в комментариях и по меньшей мере в двух вопросах к Вам:
— Поскольку Сергей Антонов находился в тюрьме «Реббибия», притом в условиях изоляции, каким образом Благоева может узнать, какое алиби и какую защиту он представил, чтобы умышленно добиться «полного совпадения» с его показаниями?
— Если Вы допускаете, что вопреки изоляции Антонова существовала возможность некими тайными путями войти в контакт с ним и договориться, не думаете ли Вы, что у Агджи были значительно большие возможности получения таких контактов и он был более заинтересован в этом?
Но об «изоляции» Агджи поговорим отдельно. Сейчас вернемся к вопросу о свидетелях.
Сравнивая показания Благоевой и Петровой, бывших вместе с Антоновым в бюро «Балкан» в момент покушения на папу, Вы пишите: «Идеальное созвучие, синхронность, естественно поддерживающие совокупность элементов доказательства, идущего из «Реббибии».
Я снова спрашиваю Вас, как это «идущего из «Реббибии»? почему в Ваших словах звучит раздражение? Не проявление ли это определенного отношения к болгарским свидетелям Антонова, даже неприязни, как явствует из Вашей фразы на странице 1089-и: «вечные свидетели «невиновности», сказанной в адрес Попкрыстевой, Василевой и Благоевой? Объективный судья-следователь «е может позволить себе такую реплику, тем более отрицание достоверности показаний свидетелей в виду их «идеологических и политических симпатий» к Сергею Антонову.
Ваше отношение к свидетелям, разумеется, не определяется национальным признаком, т. е. тем, болгары они, итальянцы или люди другой национальности. Вам куда важнее соответствие или несоответствие их показаний с Вашей обвинительной позицией.
Это явствует из:
— пренебрежения показаниями итальянского гражданина Пьетро Паризи в пользу алиби Сергея Антонова:
— игнорирования и даже объявления несостоятельным в качестве свидетеля сержанта итальянской финансовой гвардии Маурисио Луккетты;
— неприятия алиби Тодора Айвазова на 12 мая 1981 г. из-за «противоречий» в показаниях свидетелей — итальянских служащих, хотя Вы даже не попытались до конца разобраться в них. Вы не
