– Господин надсотник… я хочу просить разречения…
– Какого? – Верещагин повернулся всем телом, как волк. – Что?
– Я поньимайу… – американец указал подбородком на лежащего на брезенте Басаргина. – Он был ваш друк… Но… там… – он указал на здание. – Там есть льюди, не заслужившие смьерть…
– Что?! – шепотом крикнул Верещагин. Именно шепотом крикнул. – О чем ты?!
– Они слепи, – упрямо сказал американец. – Я буду говорьить. Пусть они сдадутса. А вы оствьите им… жизнь.
– Ты сошел с ума, – убежденно сказал Земцов. – Чокнулся.
– Я бил вам хорошьим офицером, – тихо сказал американец. – Мои соотьечьествинник… они не прав. Можьет бить, они даже преступники. Но я не могу отказаться от ньих совсем.
На миг всем показалось, что сейчас Верещагин застрелит Эндерсона. И никто не ожидал того, что он сказал после короткого тяжелого молчания:
– Иди. И скажи, что я пощажу всех сдавшихся. Кроме того негра, который пытал Димку. Если он еще жив.
– И это слово офицера? – спросил Эндерсон.
– И это слово офицера, – подтвердил Верещагин. И опустился на землю рядом с телом Басаргина. Посмотрев на него, сказал тихо: – А помнишь, Игорек, как ты к нам пришел? Тогда… когда мы пацанами были… Смешной… боялся смерти… а мы тогда и не думали, что это – смерть…
Полковник Палмер – с винтовкой в руке – стоял в тени входа, в проеме баррикады. При виде подходившего с высоко поднятым белым флагом офицера полковник пошатнулся, чуть не упав – и выкрикнул неверяще:
– Эндерсон?!
– Господин полковник, сэр! – капитан отдал честь и остановился. – Я предлагаю вам: сдавайтесь! Я гарантирую, что…
– Будь ты проклят, предатель! – В голосе и лице Палмера были гнев и злое отчаяние. Вскинуть винтовку было делом одной секунды.
Подняв руки к груди, Эндерсон отшатнулся на шаг и упал, успев вскрикнуть:
– Зачем?!.
… – Где твой коллектор, Влад? – спросил Верещагин.
За последние три месяца ливни вычистили трубу коллектора до блеска, унеся с собой все запахи и весь мусор. Но одновременно она стала гулкой, как внутренность барабана. Оставалось лишь надеяться, что наверху сейчас достаточно шума.
Три десятка дружинников цепочкой, на полусогнутых, пробирались следом за Владом. Вторым шел Верещагин. Третьим – Пашка.
Судя по всему, американцы не знали о коллекторе – и вскоре выяснилась причина такой слепоты. На выходе он был загроможден упавшим еще в июне холодильным шкафом. За шкафом слышались пальба и отрывистая ругань.
– Твою… – выдохнул Верещагин.
Мимо протиснулись двое – размер трубы позволял – дружинников. Молча навалились на белую облупленную стенку…
…Неизвестно, что подумали американцы, когда из внезапно открывшейся дыры в торговый зал полетели ручные гранаты, а следом посыпались русские. Оглушенные, ошеломленные офицеры и солдаты легкой и морской пехоты, тем не менее, оказали бешеное сопротивление. Между прилавков и лотков начался ближний бой.
Русских было меньше. Но атака оказалась слишком внезапной. Кроме того, яростью и решимостью – пусть и не подготовкой – они сильно превосходили «гордость американской армии».
В какой-то момент надсотник и еще несколько дружинников перестреливались с группой морпехов с расстояния пяти-шести метров, перебегая за прилавками – безбожно мазали и те и другие. Двое морпехов, бросив винтовки, вскинули руки; кто-то из дружинников поскользнулся на прилавке, другой отшатнулся от падающего товарища в сторону, и рослый капрал без каски ударил его штыком в горло. Верещагин, не успевая заменить опустевший магазин, отбросил «калашников» и, выхватив из открытой кобуры «маузер», двумя выстрелами в упор убил капрала. Почти тут же полковник Палмер обрушил на висок надсотника приклад «М16»; Верещагин успел закрыться рукой с пистолетом, приклад обломился, надсотник повалился на пол. Полковник швырнул сломанную винтовку в подскочившего дружинника, Палмер выдернул из набедренной кобуры «беретту» и получил пулю в плечо от вскочившего на прилавок Пашки, который выкрикнул: «Вот тебе, сука!» – и тут же упал, обливаясь кровью – выстрел полковника пробил ему шею сбоку, глубоко разорвав ее. Палмер остался стоять на ногах на секунду дольше вестового – Верещагин выстрелил с пола, и полковник рухнул рядом с надсотником.
Поднял руки пулеметный расчет в углу помещения – последние защитники. Надсотник, наклонившись над вестовым, притиснул поврежденную артерию, брызжущую кровью. Пашка возил ногами и зевал, глядя куда-то мимо командира сонными глазами.
– Фельдшер, тварь рваная, ты где?! – заорал надсотник. – Фельдшера сюда, скорее!!!
– Будет жить, – Близнюк вытер руки куском бинта. – Вовремя вы артерию перехватили… А вот Эндерсон…
– Он что – жив?! – надсотник встал, отталкивая санитара, заканчивавшего накладывать ему лубок на сломанную лучевку.
– Ну, блин, нельзя же так! – взревел оскорбленный до глубины души санитар, пытаясь на ходу закончить перебинтовку. – Командир, стой! Ну, елы…
Из здания выносили трупы и раненых – своих, конечно. Около стены стояли в ряд восемь пленных – трое негров, два латиноса, явный китаец и двое белых, оба раненные. Верещагин прошел мимо них, не глядя.
Подсотник Эндерсон лежал отдельно, в окружении своих бойцов. Он часто и мелко дышал, глядя в небо, и, наклоняясь к раненому, Верещагин вдруг понял, что дождь прекратился и светит солнце.
– Не миновать мне опять сотней командовать, – сказал тихо Шушков.
– Сэр, – вдруг очень ясно сказал Эндерсон по-английски, – я хочу вас просить, – он глядел на Верещагина.
– Слушаю, Майкл, – тихо ответил надсотник на том же языке.
– Пленные… не убивайте их, – попросил Эндерсон. – Тяжело… когда отобьешься от своих… пусть они не правы… но… тяжело… они слепые… дайте им прозреть… не убивайте их… мам, подожди, не убегай, я не хочу один… мама…
Глаза подсотника остекленели.
Верещагин выпрямился. У него страшно заболела сломанная рука.
Широко шагая, он подошел к пленным. Негры смотрели тупо и отстраненно, но от них отчетливо пахло страхом – нечеловеческим, животным. Оба латиноса тряслись, как отбойные молотки. Китаец выглядел совершенно равнодушным. Раненный в голову уже немолодой сержант поддерживал парнишку лет восемнадцати с простреленным бедром.
– Их как – вешать? – деловито спросил кто-то.
– В тыл, – отрезал Верещагин.
– Но это американцы…
– В тыл, – повторил Верещагин. – Хотя постойте… – он всмотрелся в нашивки негров. – Кто из вас сержант Лобума?
Он повторил вопрос по-английски и увидел, как здоровенный, огромный, как бык, негр посерел.
– Ясно, – сказал надсотник. – Этих семерых – в тыл. Парня перевяжи, – кивнул Верещагин фельдшеру на раненного в бедро солдата. – А это, – он повернулся к собравшимся дружинникам, – вот это, – сержант Лобума. Тот, который замучил Димку.
Отвернувшись, надсотник пошел в здание.
Позади послышался дикий визг…
…Полковник Палмер лежал там, где его настигла пуля Верещагина. Надсотник, встав рядом, долго смотрел на перекошенное лицо полковника, на разбрызганный из раздробленного выстрелом в упор черепа
