позиций.
«Воин небес» заходил с другого конца. Олег Гурзо, почти стоя на сиденье, поливал врага короткими очередями ПКМ. Макс поднял над плечом руку с оттопыренным пальцем – от последнего стрелявшего по казакам «Браунинга» сыпанул расчет, но почти тут же попадал под огнем Гурзо. «Свирепый Карлсон» еще какое-то время преследовал бегущих, но казаки, занявшие позиции, уже неистово махали снизу руками, и оба планера пошли на посадку.
Сели почти крыло в крыло. Подбежавшие терцы бросились качать экипажи. Смеющиеся мальчишки отбивались, крича, что и так нарушили приказ, что им велели груз сбросить, а не садиться – и уж тем более не турок разгонять…
– Мы эту высотку уж минометами пахали – без пользы! – кричал молодой есаул. – Просим авиацию – как в трубке: «Ждите… ждите… ждите…» А они сверху жарят, они сверху всю округу поливают! А тут вы…
– Нам вот еще за эту самодеятельность такой фитиль в попу вставят, что он изо рта вылезет! – Андрюшка Колпин нахлобучил шлем, который все время, пока его подбрасывали, держал обеими руками на животе. – Не, станишники, нам лететь пора. Лететь, лететь, лететь…
Отсмеиваясь и уже привычно матерно отругиваясь, мальчишеские экипажи попрыгали в свои легкие машины. Крыло в крыло, подскакивая на кочках и камнях, рванулись вперед – мимо раздавшихся терцев. Андрюшка оторвал «Гриф» первым, чуть ли не вертикально, показал Максу «fuck». Дижонов погрозил кулаком, пошел ниже; «Воин небес» замер на миг в высшей точке подъема, круто скользнул, лихо сваливаясь на крыло, к земле…
…и напоролся на метнувшийся снизу – из-за реки – белый тугой след.
Вспышка.
Их привезли в станицу и положили на разостланный брезент – на площади перед правлением.
Андрюшка лежал первым, руки у него сильно обгорели, и куртка на груди – но лицо осталось чистым, и синие глаза смотрели недоуменно и, как это ни жутко, весело. Словно он спрашивал: «Ой, что это со мной, елы? Не встается…» Голова Олега была расколота, и кто-то укрыл жуткий подтек из пролома краем брезента.
Дашка стояла возле него на коленях.
– Вот они… лежат наши орлята… сломались у них крылышки… – сказал Шевырев. Голос у него сорвался, атаман медленно встал на колено и без раздумий, без брезгливости, поцеловал обоих мальчишек в лоб. По очереди, Олега и Андрея. Было тихо, только на ветру хлопало знамя. Шевырев закрыл мальчишкам глаза, и тогда в толпе кто-то вскрикнул и зарыдал, а потом – рыдание заглохло. Ветер хлестнул особенно яростно, и знамя развернулось над трупами. – Ничего… – с трудом сказал атаман. – Ничего, ребятишки… Вас теперь другие крылья несут… посильнее… А мы уж тут за вас… значит… как положено… – и вдруг налился черно- синей кровью и вскинул чугунный кулак: – Поквитаемся! За все и за всех!
«Кррррах!» – разорвал тишину залп стоящего в ногах убитых караула.
Ахнуло вокруг эхо, летя прочь от станицы и возвращаясь к ней.
Тимка Задрыга возился возле выкаченного из ангара «Потертого Гарри», когда я подошел, пиная ботинками комья высушенной солнцем серой земли.
– Ты чего делаешь? – спросил я.
Тимка оглянулся. Лицо его было угрюмым и решительным. Смерив меня взглядом, он отшагнул в сторону и кивнул:
– Вот. Мы решили переименовать.
На носу планера – вместо надписи «Потертый Гарри» – было написано свежей белой краской:
АНДРЕЙ КОЛПИН
– Восемнадцатую тоже переименовывают, – вздохнул Тимка и поправил букву «А». – Вернее, это Макс первый решил… В «Олега Гурзо». А мы уже потом…
– Слушай… – Я мучительно перевел дыхание. – Но если же нас собьют… это же будет значить, что ребята снова умерли…
– Нет, – мотнул головой Тимка и поставил на траву банку с краской. – Фигня. Они не умерли. Просто… ушли. А раз вот такие машины у нас будут – значит, они снова воюют…
Я молча приобнял его за плечи и постоял так. Потом стукнул его в висок виском – и пошел в ангар.
Колька ругался с Тошкой Задрыгой и Витькой Тимко.
– Ну на кой хер тебе в сотне фельдшер?! – орал Витька. – Я же летаю лучше тебя! В клубе летал лучше! Ты сам знаешь!
– Как на кой хер фельдшер?! – кричал Колька. – Сам не видишь, на кой?!
– Не вижу! Много он ребятам помог бы? Ну ладно – раньше, пока мы тихушничали – я один из вас что- то соображал по медицине! Но сейчас-то любую из девчонок свистни – побежит!
– Тьфу!!! – плюнул Колька. – Ладно! Ну а ты-то куда?! – повернулся он к Тошке. – Ты же оружейник! О-ру-жей-ник!!!
– Не разрешишь, – подземным голосом сказал Тошка и хлюпнул носом, – я убегу.
– Куда-а?! – застонал Колька и зафигарил кубанку в угол. – Куда ты сбежишь, убогий?!
– Куда глаза глядят, – буркнул Тимка.
– Да поймите вы – лишнего аппарата все равно нет!
– Коль, аппарат пришлют, – тихо сказал Витька. – А мы уже под боком… Готовый экипаж…
– Ладно! – рявкнул Колька. – А сейчас – пошли вон!
Тошка и Витька, толкаясь, выскочили из ангара.
– Ты чего пришел?! – рыкнул он на меня.
– Увольнение просить, – сказал я.
Колька так и сел. Потом покачал головой и выдохнул:
– Ну – денё-о-о-ок-х… Куда?
– В станицу, к Дашке. До вечера, – сказал я. – Коль, пожалуйста. Мать у нее слегла, бабка вообще при смерти… ты же знаешь…
– Иди! – Колька выдернул из стола блокнот с формами-увольняшками. – Вот, пишу! До семи ноль-ноль завтрашнего числа! Идите отсюда все, дайте мне…
Он уронил лицо на руки, упавшие на стол – и тяжело разрыдался.
За южной околицей станицы, где речка ныряла в каменное ущелье, пленные рыли окопы и вкапывали аляповатые бетонные репера. Верховые казаки – не местные – надзирали за происходящим с седел, – неподвижные, похожие на странные конные статуи. Турки и какие-то негры работали уныло, молча, но споро, не отлынивая, хотя никто из охранников к ним даже не приближался. Было еще прохладно, утро – без двадцати семь.
Когда я оставил дом Гурзо, там все спали. Я всю ночь почти работал кем-то вроде сиделки – и даже бегал к маме, а точнее – к ее начальнице за успокоительным. Сейчас хотелось спать, и я надеялся только на одно – доберу в ангаре, днем вылеты вряд ли будут.
– Э, летун! – окликнул меня один из казаков. – Новости не слушал?
Я помотал головой.
– Наши Новгород освободили и японский десант на Курилах зажали; Тихоокеанский флот потопил всю эскадру поддержки! – он махнул кубанкой.
Я в ответ выставил большой палец.
Кажется, мы в конце концов все-таки победим, подумал я. Пнул камешек, погнал его перед собой. Господи, как давно я не играл в футбол…
Какой будет жизнь, когда мы победим? Мне почему-то все время казалось, что все вернется и будет как раньше… а вот сейчас, вот в этот момент, в это утро я вдруг ожесточенно подумал: не хочу, как раньше! Как раньше – это опять, значит, вернется шумная бестолковщина, «народные избранники» (где они?!) на плакатах, наглые рожи «приподнявшихся», тупая долбежка телепрограмм – все то, о чем я раньше и не думал, чего и не замечал, а сейчас вдруг вспомнил с гадливой отчетливостью. Из-за кого у страны не было армии, чтобы защитить нас?! Из-за кого мы пошли воевать?! Кто приказал военным сложить оружие, кто вообще пустил на нашу землю врага?!
Нет. Не будет, как раньше. Уж я постараюсь.
