Морозным днем мы отправились в Сузы.
Закутанный в шерсть, я ехал на верблюде рядом с матерью — я так и не научился любить этот способ передвижения. Верблюд — неприятное создание, его ход вызывает у человека точно такую же болезнь, как корабельная качка. По пути к городу мать непрестанно шептала про себя греческие заклинания. К слову сказать, Лаис — колдунья. Она призналась мне в этом через несколько лет жизни при дворе.
— Я фракийская колдунья. Мы самые могущественные ведьмы на земле.
Сначала я подумал, она шутит. Но она не шутила.
— Ведь не умей я колдовать, — любила говорить она, — не уцелеть бы нам в Сузах.
Возможно, в этом была ее заслуга. И все же, позволяя себе заниматься фракийскими таинствами, она ревностно продвигала своего сына как единственного пророка Мудрого Господа, являвшегося, конечно же, злейшим врагом всех тех злых демонов, которым она втайне поклонялась. Лаис — умная женщина.
Уже светало, когда мы подъехали к реке Карун. Длинной вереницей караван неторопливо перешел по деревянному мосту, который стонал и прогибался. Вода внизу была скована льдом, а впереди в лучах солнца сверкал город Сузы. Я и не подозревал, что город может быть таким большим. Вся Бактра уместилась бы на одном базаре. Правда, большинство домов в Сузах — развалюхи, построенные из необожженного кирпича или — еще нелепее — вырыты прямо в земле и покрыты сверху пальмовыми листьями для защиты от палящего летнего зноя и леденящего зимнего холода. Но также правда и то, что построенный незадолго до того дворец Дария — самое великолепное здание в мире, ничто не идет с ним в сравнение. Воздвигнутый на холме, дворец царит над городом, как над Сузами царят покрытые снегом пики Загросских гор.
Сузы лежат на окруженной со всех сторон горами плодородной равнине меж двух рек. Насколько помнят люди, город всегда был столицей Аншана — территории, подвластной сначала эламитам, потом мидийцам. На юго-западе Аншана находится Персидская возвышенность, где во главе местных племен стоял Кир Ахеменид, потомственный владыка Аншана. Когда Киру стало тесно в Аншане, он завоевал Мидию, и Лидию, и Вавилон. Его сын Камбиз завоевал Египет. В результате благодаря Киру и Камбизу, Дарию и его сыну Ксерксу, и его сыну, моему нынешнему господину Артаксерксу, весь мир от Нила до Инда принадлежит персам. От вступления на престол Кира до настоящих дней прошло всего сто семь лет, и так получилось, что большую часть этого удивительного века я жил, жил на свете и находился при персидском дворе.
Летом в Сузах так жарко, что в полдень на улицах находят изжарившихся змей и ящериц. Но к этому времени двор переезжает на двести миль севернее, в Экбатану, где мидийские цари выстроили самый огромный в мире и, наверное, самый неприспособленный для жилья дворец. Это деревянное здание занимает больше квадратной мили в прохладной горной долине. В не очень жаркие месяцы Великий Царь обычно вместе с двором переезжал на двести миль восточнее, в древнейший и развратнейший из городов — Вавилон. Но позднее Ксеркс предпочел Вавилону Персеполь, и теперь двор зимует на исконных персидских землях. Старые придворные вроде меня очень тоскуют по томному и знойному Вавилону.
У сузских ворот нас встречал «царево око». У царя в каждой из двадцати провинций — сатрапий — есть по меньшей мере одно такое «око». Эта должность — нечто вроде главного инспектора и представителя Великого Царя на местах. В обязанности встречавшего нас входило присматривать за членами царской фамилии. Он почтительно приветствовал Гистаспа и приставил к нам военный эскорт, необходимый в Сузах, поскольку улицы там столь запутанны, что новичок очень быстро потеряется — и зачастую навсегда, если его не сопровождает охрана.
Меня восхитил обширный пыльный базар. Всюду, сколько хватало глаз, стояли шатры и навесы, а яркие флаги отмечали начало и конец каждого каравана. Здесь собрались купцы со всех стран света. Тут же были жонглеры, акробаты, заклинатели змей. Змеи раскачивались в такт пению дудочек, танцевали женщины, укутанные покрывалами, и женщины без покрывал, маги снимали чары, вырывали зубы, восстанавливали мужскую силу. Удивительные цвета, звуки, запахи…
Дворец Дария находится на широкой прямой улице, отгороженный рядом огромных крылатых быков. Фасад дворца покрыт изразцами, изразцовый барельеф изображает победы Дария по всему свету. Эти искусно расписанные фигуры в натуральную величину сделаны прямо из кирпича. Хотел бы я увидеть что- либо подобное в греческом городе! Хотя фигуры похожи одна на другую — каждая в профиль, в древнем ассирийском стиле, — все же представляют они разных Великих Царей и разных приближенных.
На западной стене дворца, напротив памятника какому-то давнишнему мидийскому царю, изображен мой отец при дворе Поликрата в Самосе. Отец держит свиток с печатью Дария и смотрит на Поликрата. За креслом тирана стоит знаменитый врач Демоцед. Лаис считает, что отец не похож на себя, но она не любит условности нашего традиционного искусства. Ребенком она любила смотреть за работой Полигнота у него в мастерской. Моя мать любит реалистичный греческий стиль. Я — не люблю.
Дворец в Сузах тянется с востока на запад, и за его стенами скрыто три двора. Перед главными воротами «царское око» препоручил нас начальнику дворцовой стражи, который сопроводил нас в двор первый. Справа мы увидели портик на высоких деревянных колоннах с каменным основанием. Нам отсалютовали стоявшие там царские стражники, известные как «бессмертные».
По высокому коридору мы проследовали во второй двор, внушительнее первого. Я был еще мальчик, и меня приободрило изображение солнца — символ Мудрого Господа — под охраной сфинксов.
Наконец мы вошли в так называемый «личный двор», где Гистаспа приветствовал главный распорядитель с высшими чиновниками царской канцелярии, выполняющими всю текущую работу по управлению империей. Все распорядители и большинство чиновников — евнухи. Пока старый распорядитель царского двора — кажется, это был Багонат — приветствовал Гистаспа, множество пожилых магов вынесли нам чаши с курящимся фимиамом. Распевая свои непонятные молитвы, они внимательно рассматривали меня. Маги знали, кто я такой, и были настроены недружелюбно.
Когда церемония закончилась, Гистасп поцеловал меня в губы:
— Пока я жив, я буду твоим покровителем, Кир, сын Похураспа, сына Зороастра. — Затем он повернулся к распорядителю, который раболепно съежился: — Поручаю тебе этого отрока.
Когда Гистасп ушел, я чуть не заплакал. Младший служащий проводил нас с матерью в гарем — это особый мирок внутри большого мира дворца. Показав нам маленькую пустую комнатку наподобие курятника, он ухмыльнулся:
— Ваше помещение, госпожа!
— Я ожидала, что нам предоставят дом. — Лаис была взбешена.
— Всему свое время, госпожа. А пока царица Атосса надеется, что вам с мальчиком будет хорошо и здесь. Что бы вы ни пожелали — вам стоит лишь приказать.
Это было мое первое знакомство с придворным стилем жизни. Все обещают что угодно и не делают ничего. Сколько Лаис ни приказывала, ни просила, ни умоляла, мы оставались в четырех стенах этой комнатушки, которая глядела на пыльный двор с высохшим фонтаном и дюжиной кур. Куры принадлежали одной из приближенных царицы Атоссы. Их кудахтанье раздражало мою мать, но я кур любил — другой-то компании у меня не было. Демокрит говорит, что теперь кур завозят и в Афины. И как их здесь называют? Ну конечно, персидская птица! Как же еще?
Несмотря на официальное покровительство Гистаспа, нас с Лаис держали почти что на положении заключенных. Великий Царь нас не принял. Его прибытие и отбытие из дворца сопровождалось страшным шумом, боем барабанов и тамбуринов, отчего куры в панике чрезвычайно комично метались по двору, но моя мать трагически возводила глаза к небу. Дальше — хуже: с приходом лета мы не уехали вместе с двором в Экбатану. Никогда я не испытывал такой жары!
Мы не видели никого из царских жен, кроме Аристоны, родной сестры Атоссы — и, стало быть, дочери Кира Великого. Очевидно, мы вызвали ее интерес. Однажды после полудня она появилась у нас во дворе. Должен сказать, она оказалась в точности такой красавицей, как о ней говорили.
Лаис была этим озадачена, поскольку всегда считала, что если знаменитости приписывается какое- нибудь достоинство, то в действительности именно его-то больше всего ей и недостает. Для колдуньи все существует как иллюзия. Возможно, в этом есть резон. Я в самом деле думаю, что люди выдумали, будто Аристона была единственной любовью Дария. В действительности ничего на земле он не любил, кроме самой земли, то есть он любил свои обширные земли. Ксеркс, напротив, любил слишком многих людей и потому потерял свои земли.
