Прошлой ночью Эльпиниса заполнила один из них:
— У
— Значит, сына придется продать в рабство. Так гласит закон.
— Закон так не гласит, — возразил Анаксагор. — Мальчик рожден свободным, поскольку его родители свободны от рождения.
— Это не согласуется с новым законом, на котором Перикл сам же настаивал и вынудил собрание принять. Там ясно сказано: если мать иностранка или отец иностранец… Я хочу сказать, не афиняне…
Каллий запутался. Анаксагор поправил его:
— Чтобы быть гражданином Афин, необходимо, чтобы оба родителя были афинянами. Раз Аспазия родом из Милета, ее сын не может считаться афинским гражданином и занимать государственные должности. Но он не раб, так же как его мать и как остальные иностранцы.
— Ты прав, а Каллий заблуждается. — Эльпиниса быстро все расставляет по своим местам. Она напоминает мне мать Ксеркса, старую царицу Атоссу. — Но, как бы там ни было, меня радует, что Перикл сам настоял перед собранием на принятии подобного закона. Теперь этот закон лишает афинского гражданства его же сына.
— Но у Перикла есть другие сыновья. От законной жены.
Каллия все еще глубоко задевает — или он только делает вид, — что много лет назад жена его старшего сына бросила мужа, чтобы выйти за Перикла, разбив тем самым две семьи.
— Плохие законы должны работать против тех, кто их принял, — произнесла Эльпиниса, словно цитируя чье-то изречение.
— Так сказал Солон? — спросил я.
Солон — это легендарный мудрец, афиняне часто его цитируют.
— Нет. Так сказала я. Люблю цитировать себя. Я не отличаюсь скромностью. Так кто же будет царем на нашем ужине?
Как только убирают второе блюдо, у афинян принято выбирать ведущего, который, во-первых, решает, сколько воды добавлять в вино — малое количество воды означает фривольную вечеринку, — и, во-вторых, выбирает тему беседы. Затем царь по мере возможности руководит беседой.
Мы выбрали Эльпинису. Она назначила три доли воды на одну вина. Намечалась серьезная дискуссия. И в самом деле, состоялось опасное обсуждение природы Вселенной. Я говорю «опасное», потому что существует местный закон, — нашлось место для законов! — запрещающий не только занятия астрономией, но и всяческие рассуждения о природе небес и звезд, Солнца и Луны, мироздания.
Древняя религия утверждает, что два величайших небесных светила — это божества, уважительно называемые Аполлон и Диана. Как только Анаксагор заводит речь, что Солнце и Луна — просто огромные раскаленные камни, вращающиеся в небесах, он подвергается риску быть обвиненным в святотатстве. Однако надо сказать, что те из афинян, кто способен размышлять, только и делают, что размышляют об этих предметах. Но существует постоянная опасность, что кто-нибудь из врагов обвинит тебя перед собранием в святотатстве, и если на этой неделе тебя за что-то невзлюбили, то могут и приговорить к смерти. Афиняне не перестают удивлять меня.
Но прежде чем нам затронуть опасную тему, Эльпиниса поинтересовалась моим мнением о выступлении Геродота в Одеоне. Я старательно избегал защищать политику Великого Царя по отношению к грекам, — как можно! — но упомянул про ужас, с каким выслушал клевету на нашу царицу-мать. Вопреки тому, что Геродот счел уместным поведать публике, Аместрис не дала ни малейшего повода говорить о себе как о кровожадной мегере. Когда он рассказал, что незадолго до описанных событий царица заживо сожгла нескольких персидских юношей, зрители содрогнулись от восторга. На самом деле все было совсем не так. После убийства Ксеркса некоторые знатные фамилии подняли смуту. Когда порядок был восстановлен, сыновей восставших казнили, как водится. Магический ритуал требует выставить мертвые тела напоказ перед народом, пока они не начнут разлагаться, но, как верная последовательница Зороастра, Аместрис отвергла магов и приказала похоронить казненных юношей. Это был рассчитанный политический шаг, еще раз демонстрирующий победу Зороастра над поклонниками демонов.
Я рассказал о безупречной верности Аместрис ее мужу Великому Царю, о ее героическом поведении во время его убийства, о ее предусмотрительности и уме, проявленных в борьбе за трон для сына.
Эльпиниса пришла в восторг:
— Мне надо было стать персидской дамой. Очевидно: в Афинах я пропадаю зря.
Каллий был неприятно удивлен:
— Ты и так слишком свободна. Не уверен, что даже в Персии найдется женщина, которой бы позволяли возлежать на ужине рядом с мужчинами, распивать с ними вино и вести кощунственные речи. Тебя просто заперли бы в гареме.
— Нет, я водила бы в бой войска, как эта — как ее звали? — из Галикарнаса. Артемизия? Вы должны приготовить ответ Геродоту, — обратилась она ко мне.
— И рассказать нам обо всех ваших путешествиях, — добавил Каллий. — Обо всех восточных странах, что вам довелось повидать. Торговые пути… Это действительно может оказаться весьма полезным. Как добраться, например, до Индии и Китая.
— Но важнее торговых путей теории о сотворении мира, которые вы там узнали.
Нелюбовью к торговле и политике Анаксагор отличается ото всех остальных греков.
— И вы должны записать учение вашего деда Зороастра. Всю жизнь слышу о Зороастре, но никто мне так и не объяснил, кто он такой и что он в действительности считал природой всего сущего.
Последовавшую дискуссию оставлю Демокриту записать самостоятельно. Я запомнил лишь, что Каллий, как и следовало ожидать, объявил о своей вере во всех богов. А иначе как же ему удалось трижды победить на Олимпийских играх в гонках колесниц? Впрочем, он ведь носитель факела на Элевсинских мистериях Деметры.
Эльпиниса придерживалась учения скептиков. Она любит очевидность, то есть ей нужны убедительные аргументы. Для греков в словах важна лишь убедительность. Они мастера так подбирать слова, что совершенно немыслимые вещи звучат правдоподобно.
Как всегда, Анаксагор держался скромно. Он говорит как «просто любопытствующий». Хотя этот упавший с неба камень подтвердил его теорию о природе Солнца, Анаксагор после этого стал еще скромнее, поскольку «так много еще осталось узнать!».
Демокрит спрашивал его о пресловутых частицах, которые всюду и которые невозможно увидеть.
После третьей чаши разбавленного вина Анаксагор сказал:
— Все в мире есть сочетание и разделение вечно существующих частиц. Ничто создать невозможно и уничтожить тоже ничего нельзя.
— Конечно, — заметил я. — Ничто — оно и есть ничто и не существует по определению. Естественно, его нельзя создать.
— Слово «ничто» неудачно? Тогда скажем «все». Представим все как бесконечное множество мельчайших частиц, которые и составляют все сущее. Тогда во всем есть все.
— В это поверить гораздо труднее, чем в то, что, скорбя по своей дочери, Деметра спускается в царство Аида и забирает с собой весну и лето, — сказал Каллий и забормотал молитву, как приличествует высокому жрецу на Элевсинских мистериях.
— Я не сравниваю, Каллий. — Анаксагор всегда очень тактичен. — Но ты ведь признаешь, что в миске с чечевицей нет ни одного волоса.
— Будем надеяться, — вставила Эльпиниса.
— А обрезков ногтей? Осколков костей?
— Я согласен с моей женой. То есть надеюсь, что никакие из названных предметов не смешались с чечевицей.
— Прекрасно. Я тоже согласен. Мы также согласимся, что как ни рассматривай зернышко чечевицы, в нем нет ничего, кроме самого зернышка. То есть в нем нет человеческих волос, костей, крови и кожи.
