доброжелателей и недоброжелателей, чтобы уловить в чьем-нибудь взгляде оценку своего поведения с Костиком. Сама она не в состоянии решить, действительно ли она поступила дурно, или просто невежливо, или, наконец, только смешно?.. И что с ней за это сделают — похвалят, выгонят или высмеют?
Уляныч (какое счастье, что режиссер именно он!) вызывает Дарку на сцену.
«Слава богу, — вздыхает в душе Дарка, — очевидно, все еще не так скверно, если и меня вызывают».
— Вы выходите из-за кулис и поете: «Ой, во поле при дороге…» Знаете эту песню?
— Нет.
Дарка говорит неправду, она знает каждое слово этой песни. Только не умеет петь. Ни эту, ни какую-либо другую песню Дарка не умеет петь, потому что у нее совершенно нет слуха. В этом она должна была признаться сразу. У нее хватило бы смелости, наверное, хватило бы, если б не этот случай с Костиком несколько минут назад. Теперь уже поздно, потому что Уляныч обращается к Данку:
— Данилюк, возьмите скрипку и несколько раз проиграйте Дарке эту песню, чтобы можно было наконец начать репетицию.
Дарку бросает в жар, словно ее внезапно обдало паром из столитрового котла.
«Теперь, хоть бы теперь признаться…» — подхлестывает она остатками воли свою решимость, но не может сдвинуться с Места.
Данко (он тоже верит, что она может петь, даже на сцене) подходит к ней со скрипкой.
«Какое недоразумение… какое страшное недоразумение…» Дарке хочется бить себя кулаками по голове.
Данко настраивает скрипку.
— Прошу, — и, словно в насмешку, подает ей тон, как будто это может спасти ее или одарить слухом. — Прошу, панна Дарка, — и он проводит смычком по скрипке, точно пилой по сердцу Дарки. — Прошу! — напоминает он в третий раз, уже начиная злиться, и отбивает такт ногой.
Дарка уже не может не только петь, но и говорить. Лишь теплые капельки пота, которые попеременно скатываются то с одного виска, то с другого, напоминают ей, что она еще жива. Тогда Ляля (кто бы мог подумать, что даже лицемеры иногда могут помочь в беде!) посоветовала:
— Данко, пригласи Дарку в другую комнату… Там сыграй ей, потому что в этой кутерьме ничего нельзя разобрать…
Дарка идет за Данком, как за ангелом-спасителем. Ему одному можно признаться в своем позоре.
— Я вам раньше пропою без скрипки. Хорошо?
— Не надо, — только и может произнести Дарка.
— Почему не надо? Вам потом будет легче петь под скрипку… — говорит он таким голосом, чтобы Дарка поняла, что он хочет сделать что-то для нее, специально для нее. — Хорошо? — спрашивает он уже в который раз и кладет свою руку ей на плечо. — Хорошо, Дарка?
Это уж чересчур. Глаза не выдерживают, веки опускаются, и две слезинки скатываются по щекам. Данко смущен:
— Что случилось? Я вас чем-то обидел? Пожалуйста, ну, пожалуйста, скажите…
Просьба звучит так искренне, что Дарка уже без страха раскрывает ему всю печальную правду:
— У меня нет слуха… Я никогда не пою… Чего вы хотите от меня?
Едва закончив фразу, она тотчас же пожалела о своей откровенности. От ее признания у Данка мгновенно погас свет в глазах. Лицо его, за минуту перед тем излучавшее волны тепла, которые согревали сердце, вдруг стало холодным, будто пронеслась струя морозного воздуха.
— У вас нет слуха? — спросил он немного погодя, хотя уже знал, что так оно и есть. — Нет слуха… — ответил он сам себе. Потом добавил: — Этого я от вас никак не ожидал. Это так не похоже на вас. Мне всегда казалось, что вы должны понимать музыку…
В класс, где шла репетиция, Данко вернулся злой.
— Кто велел мне аккомпанировать панне Дарке? Панна Дарка не поет!..
Тогда Уляныч, тот Уляныч, у которого сердце как на ладони, проворчал:
— Это результат пустых амбиций наших девчат… Если нет слуха, скажи сразу, а не заставляй людей тратить время зря…
Потом, возможно, чтоб смягчить то неприятное, что наговорил Дарке при всех, добавил:
— Хотел я сделать из вас артистку… но если нет слуха, из этого ничего не выйдет…
Дарка улыбнулась и сразу почувствовала, что улыбка получилась очень глупая и неестественная. Она забилась в уголок между окном и шкафом. Слышала, как Данко уговаривал Орыську:
— Это ничего, что голос слабенький, зато слух у вас хороший, острый, как у мышки… Я помогу вам выжать из себя все и запеть во весь голос… Согласны, Орыся? Сегодня же после репетиции пойдем к вам и порепетируем дома… Согласны?..
Орыся ломалась, что-то тихо возражая, а Дарка думала: «Ну и притворяется… а у самой глаза чуть не выскакивают из орбит оттого, что будет играть с Данком».
Данко громко, на весь зал заявил, что в дальнейшем он будет выступать с Орыськой, Уляныч согласился, и… Дарка, как лишняя, уже могла уходить. Она направилась к двери, но Уляныч заметил это и окликнул ее:
— Подождите, Дарка, репетиция кончается… Я иду в вашу сторону, пойдемте вместе…
И она осталась. Осталась, чтобы собственными глазами видеть, как Данко вертится с этими дурацкими нотами вокруг Орыськи, как притопывает всякий раз, едва только она раскрывает рот, чтобы запеть. Ей пришлось увидеть еще и то, как Данко вынес из комнаты какие-то карандашом записанные ноты и заиграл над самым ухом у Орыськи.
— Собственные композиции. — Ляля подмигнула Дарке и смешно прищурила один глаз.
Но Дарке было не до шуток, и она сделала вид, что не заметила Лялиной гримасы. К счастью, репетиция закончилась. Ляля встала со Стефком на пороге и задевала каждого, кто проходил мимо них. Данко, зажав скрипку под мышкой, вышел вместе с Орыськой. Когда они проходили мимо Дарки, которая все еще ждала Уляныча, Орыська позвала:
— Идем к нам репетировать с фортепьяно… Если хочешь, пошли с нами. — Она даже остановилась на минутку.
— Панна Дарка не любит музыки, — грубо буркнул Данко и потянул Орыську за собой.
У Дарки даже губы задрожали. «Чего он так злится на меня? Разве… разве это моя вина, что бог не дал мне слуха?» — думала она, готовая вот-вот расплакаться.
Наконец появился и Уляныч с ключами от класса В руке. Он улыбнулся Дарке и, бровями указав на Данко и Орыську, которые шли впереди, сказал:
— Ну, из этих еще выйдут известные украинские музыканты… Жаль только, что наглупят и муза пойдет гусей пасти… Попомните мое слово — эти двое еще когда-нибудь поженятся…
Дарка не ответила. Кто-то там, на небе, забыл в этот вечер зажечь свет, и слезы могли свободно катиться одна за другой. Никто не видел их и даже не догадывался.
Через некоторое время Уляныч снова заговорил:
— А вам, малютка, следовало бы сегодня хорошенько уши надрать… Разве это достойно? Что вы себе позволяете? Костик может быть каким угодно… но он старше вас… Запомните, деточка, раз и навсегда: в обществе мы здороваемся с самыми большими личными врагами, но только с личными…
Дарка все еще не могла заговорить. Уляныч сразу понял бы, что она только что плакала. Поэтому она продолжала молчать. Уляныч положил свою мозолистую, словно из железа, руку Дарке на голову.
— Я вас понимаю, Дарка… Думаете, Улянычу всегда было двадцать девять лет?
Дарка все еще не отзывалась, и он сказал, чтобы утешить ее:
— Не принимайте мои слова так близко к сердцу, Дарочка… Вы знаете, что я бы для вас звезду с неба достал…
У самых ворот он пробовал еще что-то говорить, но Дарка все молчала. Протянула в темноте руку и скрылась за калиткой. Уляныч постоял еще минутку, потом пошел вверх по тропке, насвистывая мелодию: «Ой, во поле при дороге…»
