То, что скрывалось от глаз физическим ускорением движения, на экране раскрывается для всех и каждого. Механика полета птицы или бег лошади, полет сверхскоростного снаряда, неуловимые движения воды и воздуха, падение тел, сгорание вещества и т. д. И напротив, то, что скрывает естественно медленное течение явлений: прорастание70 семян, распускание цветов, биологические метаморфозы… все это по порядку или вперемешку, как угодно.
В конце XIX века объективность научного наблюдения была сильно скомпрометирована новой образностью, а задачей «кинодраматической эпохи» (Карл Краус) стало покорение невидимого, сокрытого лика нашей планеты — скрытого уже не расстояниями, преодоленными к этому моменту, а самим Временем: экстра-темпоральностью, а не экстра-территориальностью.
Наблюдая это беспрецедентное слияние/смешение видимого и невидимого, как не вспомнить об истоках популярного кинематографа: с 1895 года он располагался, наряду с мюзик-холлом или ярмарочным аттракционом, между балаганчиками иллюзионистов и настоящих ученых — «мате-ма-гов» без гроша в кармане, показывавших на ярмарке сеансы 'занимательной физической науки '.
Прислушаемся к словам Робера Удена, иллюзиониста, придумывавшего в прошлом веке человекоподобных роботов и оптические приборы: «Иллюзионизм — говорил он, — это искусство, состоящее в извлечении выгоды из ограниченного видения зрителя путем воздействия на присущую ему способность отличать реальное от того, что он считает реальным и истинным, и заставляя его полностью поверить в то, чего не существует».
Сегодня иллюзионисту вроде Дэвида Коппер-филда (ученику и поклоннику Удена) приходится исполнять трюки перед камерами и сталкиваться с серьезными трудностями для того, чтобы в них не только поверили, но и считали выдающимися. И все это не из-за неловкости, а из-за того, что по мере распространения масс-медиа публика становится все более и более легковерной: переход от кратковременного телевещания к круглосуточному, но, в особенности, трансляция see it now на телевидении вызвали у зрителей, в основном — самых молодых, так называемое «состояние маниакальной убежденности».'
Отныне, чтобы удивить публику, Копперфилду недостаточно спрятать голубя, ему надо заставить исчезнуть «Боинг», да и то вряд ли сработает!
Аналогично этому, никто не ответил на вопрос по поводу неожиданного массового самоубийства членов секты Heaven's Gate: как группа специалистов по компьютерам сочла возможным так обмануться, чтобы уверовать в физический перенос в вечность во время парада планет?
Однако это покажется значительно менее эксцентричным, если вспомнить крылатые слова Нила Армстронга, произнесенные 12 июля 1969 года в прямом эфире, слова первого человека на Луне: «Это маленький шаг человека, но какой огромный шаг для человечества!»
На экранах телевизоров реальный шажок астронавта был похож на птичье подпрыгивание. Однако в тот же момент огромный виртуальный шаг, длиной более чем в 300 000 километров, совершили 650 миллионов. 650 миллионов телезрителей испытали действие невесомости у себя дома, «ощущая себя героями грандиозной научной эпопеи», как писал один американский журналист. Сегодня в этом участвовали бы миллиарды.
И все потому, что механика, вернее — все виды механики (кинетическая, волновая, статистическая и т. д.), математически доказывали освобождение человечества от физических ограничений реального мира и его измерений, самым сложным и труднопреодолимым из которых было время.
Современная матемагия пытается заставить исчезнуть не «Боинг», а живую Землю; и то, что постепенно прорисовывается перед нами, — это ее метафизический двойник.
Мертвому светилу, прозванному кибермиром или cyberspace (киберпространством), больше подошло бы название cybertime (кибервремени), некоторой туманности, побочного продукта иллюзионизма, который со времен самой ранней античности зарабатывал деньги на ограниченном видении публики, разрушая ее способность отли-
чать реальное от того, что она считает реальным и истинным. Как греческие маги, которые, согласно Платону, притязали на то, чтобы однажды воссоздать планету по своей воле.
В этой истории в духе Льюиса Кэролла зло становится реальным с помощью многочисленных аналогий. Добро состоит в том чтобы их уничтожать или умножать их до бесконечности.
Мы видим, как под давлением рекламы формируется новое воинствующее расположение духа, объединяющее совершенно разных людей. Отныне каждый считает себя обязанным поддерживать один и тот же разговор о внеземном, где, как в свадьбе кролика и карпа, материалист примыкает к теологу, ученый сходится с журналистом, биолог объединяется с фашистом, капиталист — с социалистом, житель колонии — со свободным гражданином… После провозглашенного Бакуниным полного разрушения мира прошло уже больше века, вобравшего в себя победные крики безумных европейских футуристов, «рвущих узы подлого и низкого мира»; позднее — исследователей атомщиков, архитекторов взрыва в Хиросиме, и сменяющий их психокинезический бред ин-тернавтов… Хотите вы того или нет, но война миров уже давно объявлена и в этой войне, быстрее, чем в какой-либо другой, погибает истина.2 Если свирепые гомеровские песни, наполненные фантазматическими образами кровожадных богов, сверхчеловеческих героев и перевоплощающихся чудовищ, предвосхитили великие завоевания суши, моря и воздуха античности и современности, то, с тех пор как наука оказалась фикцией, почему бы не отнестись серьезно к научно- фантастическим рассказам, проникнутым ужасом перед зарождением новой расы безжалостных завоевателей, великих палачей — героев Временной войны, последней мифической одиссеи, когда воля завоевателей к беспредельному господству оказалась направлена не на географичес-
кое пространство, как раньше, а на искажения пространственно-временного вихря.
Вспомним еще раз о Хиросиме, ставшей не столько военным преступлением против человечности, сколько преступлением против вещества, — о бомбе, создание которой было воспринято в Соединенных Штатах, как «подарок Господа», — и недавние сверхбыстрые конфликты в Фолклендском (Мальвинском) архипелаге в 1982 году и в Персидском заливе в 1991 году, о которых говорили, как о wargames, войне образов, но в которых, кроме того, сказался метафизический конфликт между реальным и виртуальным.
Однако вернемся к старому доброму популярному кинематографу, что с конца XIX века приглашает нас по-новому взглянуть на мир в «новостях планеты» и посмотреть не на туристические красоты и чудеса природы, но на обширные пространства, подверженные разрушениям и катастрофам: пожарам, кораблекрушениям, ураганам, цунами, землетрясениям, войнам и геноциду…
Редкие в природе, катаклизмы отныне стали неотъемлемой частью нашей повседневности. Более того, с катастрофами происходит то же, что и с самолетом у Поля Морана: происшествие становится объектом визуального наслаждения, оно возобновляется по желанию, но публика в скором времени перестает им довольствоваться.
Всеобщее разрушение мира, предназначенное для удовольствия властителей вроде Нерона перестает быть развлечением элиты. Кинематограф сделал разрушение популярным зрелищем, можно сказать, настоящим массовым искусством XX века. В столетие, когда «все, что ранее называлось искусством, оказалось полностью парализованным», как говорили сюрреалисты…' И, действительно, какая катастрофа возможна без движения?
Непосредственно перед бойней 1914 года американский кинематограф выпускал бурлескные короткометражки, вроде фильмов Мака Сеннета,
предлагающие нам посмеяться над транспортными средствами (поездами, автомобилями, кораблями, самолетами….) во множестве сталкивающимися, разбивающимися, взрывающимися, на полной скорости попадающими в разнообразные крушения, однако, из-под обломков которых появляются на удивление целые и невредимые герои.
«Веселая трагедия, предназначенная для нынешнего или еще не созданного человечества», — пророчески сказал об этом Луис Бунюэль.
Поддельное происшествие следовало вскоре за подлинной аварией. Фильмы-катастрофы, рассчитанные на широкую публику', моделируются по гибели «Титаника» и землетрясению в Сан-Франциско, не говоря уж о многочисленных военных фильмах.
«Прыгать, падать, работать до седьмого пота!»— так недавно охарактеризовал свое искусство Харрисон Форд. Становление звезды зависит не столько от таланта или красоты, сколько от способности каскадеров с
