сплетенный вручную из парашютных строп, с пышными крупными кистями. Из треугольного выреза на груди выглядывает полосатая тельняшка. На поясе — белый парадный ремень с надраенной пряжкой, а на руках — белые матерчатые перчатки. Довершает композицию висящая на плече синяя спортивная сумка «Адидас».
— Никуда не поедем, — пробурчал в ответ Олег. — Я уже приехал. Отвали.
Ему стыдно было признаться, что ни ехать, ни идти ему просто некуда. Не в детский же дом возвращаться с протянутой рукой.
Разочарованный водила поплелся обратно на стоянку, а из-за угла, как по заказу, вынырнул гарнизонный военный патруль — лейтенант ВВС и с ним двое солдат. Летчик тут же спикировал на Лютаева: известное дело, у него разнарядка и план по отлову нарушителей, в том числе формы одежды.
— Стоять, сержант! — предвкушая удовольствие, крикнул авиатор. — Это что за форма такая? — Он придирчиво оглядел дембеля с головы до ног. — Расфуфырился как петух! Предъявите документы!
Олег с каменным лицом протянул ему военный билет. Открывая красную книжицу, офицер услышал восторженный шепот своих подчиненных и сам, наконец, обратил внимание на боевые награды десантника.
— Смотри, смотри! — толкнул один солдат другого, разглядывая иконостас на груди Лютаева. — Орден Красной Звезды! За боевые заслуги! За отвагу!
— Он из Афгана… — тихо сказал второй патрульный.
— Отвоевал, солдат? — посветлев лицом, спросил летчик, отстраняя руку Лютого с документами и даже не взглянув на них.
— Так точно, товарищ лейтенант. — Лютаев убрал документы в нагрудный карман и поправил на плече сумку.
— Добро. Это хорошо, что вернулся. Свободен, гвардеец. Отдыхай! Удачи тебе!
— Спасибо, товарищ лейтенант, — сказал Олег, отдавая честь пружинистым, отработанным до автоматизма движением.
— Не за что! Счастливо, — улыбнулся офицер, козырнул и жестом позвал солдат за собой: для него охота только началась.
Да, счастье сейчас пригодилось бы. Олег беспомощно оглянулся по сторонам. Куда же податься? И обрадовался, увидев еще один ряд торговцев, где продавали, кроме разной бытовой мелочевки, и сигареты. Причем импортные! Ну и дела! Когда Олег уходил в армию, курево было в страшном дефиците, а к табачным киоскам выстраивались очереди, как в мавзолей.
— Подходи-подходи, солдатик! — зазывали тетушки, по внешнему виду напоминавшие скорее школьных училок, чем уличных торговок. — Чего тебе, милый?
— Да мне, — Лютаев полез в нагрудный карман за деньгами, — блок «Мальборо» и это… — он задумался: глаза у него разбегались от непривычного изобилия.
— Резинку, что ли? — хихикнула понятливая продавщица.
— Ага, резинку.
— Понятное дело! — Она протянула ему упаковку презервативов. — Хватит этого или про запас возьмешь? Изголодался, небось, в армии-то?
— Да нет, — покраснел, как мальчишка, Лютый, — мне жевательную резинку.
— Дамы! — заливисто рассмеялась торговка. — Вы только поглядите, он еще и краснеет! Значит, еще не все потеряно.
Торопливо расплатившись, Лютаев забрал жвачку, сигареты и быстрым шагом пошел прочь, подальше от разбитной тетки, как вдруг кто-то его окликнул:
— Олега? Олежек!
Лютый вздрогнул и резко обернулся на крик. За соседним прилавком, сооруженным из пустых картонных коробок, в которые обычно пакуют широкоформатные телевизоры, стояла красивая женщина лет около сорока на вид, в потертых джинсах и шерстяном турецком свитере. У ног открытая сумка с товаром — яркими свитерами и пуховыми платками. Порыв ветра растрепал ее длинные каштановые волосы, и от этого ветра, наверное, на глазах у нее появились слезы. Ярко накрашенные губы мелко дрожат. И пальцы тонких, изящных рук — тоже.
— Олега! — не сказала, а простонала женщина. — Сынок!
Лютаев с отсутствующим, равнодушным видом смотрел на нее, не делая никаких попыток заговорить или броситься к ней на шею. Он вдруг подумал, что мать всегда хорошо вязала и теперь, когда наступили тяжелые времена, стала приторговывать своей продукцией.
Старая, заскорузлая ненависть поднялась откуда-то изнутри, из-под сердца, и заполнила все его существо. Ожили все его детские обиды. Обиды, которые копились годами, и за которые нет прощения даже матери, потому что за то предательство, которое она совершила по отношению к нему, надо убивать на месте.
— Господи! Не может быть! — Женщина плакала и вытирала ладонями бежавшие по щекам слезы.
Макияж у нее поплыл, под глазами появились синие акварельные потеки. Несмотря на правильные черты лица, она стала старой и некрасивой, хотя еще минуту назад выглядела лет на десять моложе своего возраста.
Лютаев почувствовал, как немеет у него лицо, а ноги словно стали чугунными. Он с ненавистью посмотрел матери в глаза.
— Сынок, ты что? — вырвалось у женщины. — Не узнал меня?
В привокзальной закусочной было шумно и людно. Проголодавшийся Олег замахнулся сразу на половину меню: и двойные пельмени, и компот, и две порции сосисок — с тушеной капустой и с картофельным пюре — перекочевали с общепитовской стойки на его поднос. В армии Олег стал буквально всеядным, но до призыва от этих ароматов дешевой еды его просто тошнило — они в его памяти неразрывно были связаны с детским домом. Из алюминиевых баков в детдомовской столовке вечно воняло подгнившей капустой и прогорклым подсолнечным маслом. А из комнаты воспитателей несло прокисшим портвейном. Тогда эти запахи у Олега ассоциировались с неволей. А теперь, после голодного солдатского пайка — даже нравились! Верно говорят — все познается в сравнении!
Задумавшись, Олег не сразу врубился в то, что говорила ему мать. Их разделяла длинная заляпанная стойка, за которой, кроме них, присоседились еще несколько человек бомжеватого вида. Мать достала из сумки бутылку самопальной водки, и по тому, как ловко она свернула ей белую головку, можно было понять, что дело это для нее вполне привычное. А она все клялась в любви, сетовала на нелегкую женскую долю и молола вздор в том смысле, что бес ее попутал и сама не ведала, что творила.
— Ты слышишь меня, сынок? — мать умоляюще посмотрела на него и одновременно, не глядя, плеснула себе в стакан водки. — Не виноватая я. Жизнь меня заставила. Отец твой, гадина такая, он ведь нас еще до твоего рождения бросил… Я только о тебе думала, хотела, сыночек, хорошего папу тебе найти, новую семью создать, чтобы все у тебя было хорошо…
Олег вдруг вспомнил, как он десятилетним пацаном в очередной раз сбежал из детдома, в чем был, в школьной форме и без шапки. А морозы стояли по-сибирски крепкие, ядреные. Дорога заняла минут сорок. Стараясь не попадаться на глаза ментам, он обошел стороной вокзал, за которым находились жилые кварталы, свернул на свою улицу.
Во дворе, на зажатой между пятиэтажками ледовой площадке раздавался стук клюшек и звонкие детские голоса. Знакомые ребята самозабвенно резали коньками лед, азартно пасовали друг другу, отчаянно спорили из-за каждой пропущенной шайбы. Раскрасневшийся сосед-одногодок, увидев Олега, оторвался на мгновение от игры и закричал изо всех сил:
— Лютик, давай к нам, у нас человека не хватает в команде!
Олег, не вынимая озябших рук из брючных карманов, отрицательно помотал головой, нырнул в теплый подъезд родного дома. Он поднялся на свой четвертый этаж, долго звонил, а потом стучал в дверь.
