Книгу читал с большим интересом и внимательно.
С идеей «Вечного устоя» во многом согласен, и вообще эта статья доставила мне большое удовольствие, хотя к стилю ее должен несколько придраться. В погоне за образностью выражения Вы часто впадаете в цветистость, а цветистость всего на шаг от нагроможденности. Вы часто «поете» и заслушиваетесь себя и тем ненужно затемняете смысл, точно иногда боясь стать простым. Лескова я, к стыду, недостаточно знаю и читал как раз «то, что не надо» — «На ножах» и пр[очее]. Но то, что Вы пишете, зовет к чтению (где можно достать?), и со взглядами на остальных писателей согласен. Блока тоже знаю далеко не всего, но, помня, что Вы мне о нем говорили, не ожидал такого приговора. Знаю и люблю «Розу и крест» и «Двенадцать». Лежит у меня его первый том стихов. Мелькают огоньки, но на каждой странице столько тухлых, затрепанных словечек, такие стереотипные красивости, что не раз хватала досада и хотелось швырнуть эту книгу в корзинку.
В «Религиях Индии» Трубецкой очень пикантно, признаюсь, ново для меня, хотя и не без предвзятости, освещает восточную мораль, но в приеме изложения я вижу ошибку. Трубецкой глубоко верит в каждую букву Писания, и его фундамент сделан не из камня, а из буквы. Поэтому для человека, пускай проникнутого христианской моралью, но не ее цитатами, мысли Трубецкого кажутся золотом, как-то неустойчиво водруженным на глиняные ноги. Только сражаясь на территории и оружием противника, возможно покорять и обращать, иначе ни одна стрела не долетит. Для кого же эта статья написана? Может быть, для тех, которые мыслят, как он, и наперед согласны с каждым словом, которое он скажет? Что же, перед такими декламировать приятно, но можно поставить себе задачу и пошире.
Бицилли нахватался много знаний, блещет словечками, за которыми надо лезть в энциклопедический словарь, но бестолковость его равна только его болтливости. Его статья подобна перепутанным страницам, то из географии, то из истории. Почему? Куда он ведет? Читателю непонятно, да, похоже, и автору.
Ну, вот, миленький, — попроси меня дать отзыв, и я сейчас же начну дерзить. Но заверяю Вас, книга читалась с большим интересом, часто вслух, по вечерам, сидя под большой круглой лампой.
<…>
Целую Вас, дорогой, крепко. Напишите, не очень ли Вы рассердились на мои разглагольствования про «На путях». И вообще напишите. Наша дача защищена горами с севера и юга, ветер бывает или с запада или с востока. Первый приносит дождь, второй — ведро. Мы их прозвали «подъевропником» и «евразийцем».
Прозвище скифа принимаю, хотя один чикагский критик, комментируя программу, в которой стояла Скифская сюита, и писал, что «скифы — народ, кочевавший в степях юго-восточной России и известный частыми страданиями дизентерией».
Bourron-Marlotte,
Siene et Marne
25. VIII.1925
<…> О Вас по-прежнему ничего не слышно. Неужели все заедают разговоры, дела и евразийцы. Я шибко пишу балет, сочинил больше половины. Выходит очень до-мажорно[*].
Дочитал брошюру Трубецкого. Идея приятная, но доказательства, я сказал бы, слишком алгебраичны. X=Y, это хорошо, но это алгебра, здесь же иногда надо учитывать, что у «Y» висит хвост, а «X» содержит в себе крест, и т. д. Я хочу сказать, что некоторые обстоятельства у Трубецкого не приняты во внимание, и на них можно возражать[*].
<…>
Из Дневника (1925–1930)
24 января [1925, Берлин]
Днем Сувчинский пригласил меня к Mme Гучковой, сестре Зилоти и матери Mlle Гучковой, которую я видел у него. Там было собрание евразийцев: профессор Франк, профессор Трубецкой, профессор Ильин, задававший мне сложные музыкальные вопросы, и какой-то господин из Москвы, который очень напористо стал хвалить Рославца и Мясковского[*]. В этой напористости играл важную роль московский патриотизм, который, говорят, там очень развился: вот мы какие. Когда же я сам стал расхваливать Мясковского и оказалось, что я его и лучше знаю и больше люблю, то он сделался сразу очень простым и милым. Впоследствии Сувчинский сказал мне на ухо, что этот человек из красного штаба, но сочувствует евразийству и здесь инкогнито. Жаль, что я не знал этого раньше, я бы отнесся к нему внимательней. Сам Сувчинский больше сидел в стороне, на диване с Mlle Гучковой, и они ласково ворковали. <…>
22 июня [1925, Париж]
<…> Дягилев <…> сказал: «<…> надо, Сережа, чтобы вы написали современный русский балет». «Большевицкий?» «Да». Признаться, я был довольно далеко от этого, хотя мне сразу представилось, что что-то из этого сделать можно. Но область чрезвычайно деликатная, в чем Дягилев отдавал себе отчет. Я решил сначала проинтервьюировать на эту тему Сувчинского и вообще сразу же предложить Дягилеву притянуть его к работе, так как Сувчинский знает и сцену, и музыку, и очень в курсе того, что творится сейчас в России. <…>
26 июня [1925, Париж]
<…> Прочел книжку, данную мне Сувчинским, — «Наследие Чингисхана» (взгляд на русскую историю не с запада, а с востока) неизвестного автора, не самого ли Сувчинского? Очень увлекательный взгляд на то, как идет линия нашей истории.
12 июля [1925, Париж]
Завтракал с Сувчинским, который был это время невидим. Разговор все время, естественно, о «большевицком балете». Сувчинский говорил, что он думал об этом, и, не раскрывая карт, беседовал с людьми умными и недавно из России приехавшими, в том числе с художником Рабиновичем и с Эренбургом. Последнего он не очень любит, но считает человеком умным и интересным, пускай неприятным и неприятно мыслящим. Общий вывод: такой балет сделать невозможно. Положение так остро, что нельзя написать балет нейтральный, надо делать его или белым, или красным. Белый нельзя, потому что невозможно изображать современную Россию русскому человеку через монокль Западной Европы; да, кроме того, разумно ли отрезать себя от России теперь, когда там как раз такой интерес к моей музыке? Красный балет делать тоже нельзя, так как он просто не пройдет перед парижской буржуазной публикой. Найти же нейтральную точку, приемлемую и с этой стороны, и с этой, невозможно, ибо современная Россия именно характеризуется борьбой красного против белого, а потому всякая нейтральная точка будет нехарактерна для момента. «Кто не с нами, тот против нас», поэтому нейтральная точка вызовет отпор и оттуда, и отсюда.<…>
