(на Украине) с энтузиазмом рассказывал мне о принятых там мерах против «стиляг» (так он называл нестандартно одетых юношей и девушек):
— Наши патрули ловят этих узкобрючников, затаскивают в ближайший подъезд и режут ножницами одну штанину. Здорово действует!
Сейчас узкие брюки, а летом рубашки навыпуск – почти норма. Но идет борьба с длинными волосами у юношей и с короткими юбками у девушек. Через три-четыре года смирятся и с этим – начнут бороться против чего-нибудь другого, против очередного «тлетворного влияния Запада».
С первого взгляда все эти консервативные «перегибы» не кажутся чем-то серьезным. Они выглядят откровенно глупо, да и проходят с течением времени. На деле, однако, мы встречаемся здесь с проявлением того же «коллективизма», воспитываемого с самых ранних лет. Мысль, что коллектив может и даже должен вмешиваться в частную жизнь каждого, кто в чем-то отклоняется от стандарта, звучит в Советском Союзе аксиомой. Сомнения в правильности этой аксиомы только-только начинают зарождаться – да и то главным образом в кругах интеллигенции.
Параллельно с этим, как логическое .следствие, развивается в маленьких людях и нетерпимость ко всему странному, необычному, не такому как у всех. «Непривычно – значит плохо» – вот железная формула советской нетерпимости. Человек, воспитанный «по всем правилам» в Советском Союзе, не умеет давать самостоятельную оценку новым для него явлениям. И в малом (ширина брюк) и в большом (марксистская философия, например) он решительно избирает «единственно правильный» курс, не делая реальных сопоставлений. И когда сама жизнь, очевидные факты сталкивают его с «единственно правильной» точки зрения, он теряется, злится, старается опровергнуть факты или просто не замечать их. Нелегко в зрелом возрасте менять весь образ мыслей, если и «единственно правильные» концепции на все случаи жизни и нетерпимость ко всяким иным концепциям ты впитал буквально с молоком матери!
Так что влияние детского сада на формирование человека, как видите, огромно. В человеке развиваются черты, жизненно необходимые власти, режиму. Кроме того, существование широкой и все растущей сети яслей и детских садов преподносится народу как трогательная забота партии о подрастающем поколении да и о родителях одновременно. И сегодня в России почти никто не сомневается в нужности, полезности, даже неизбежности этой воспитательной сети. Если слышатся иногда жалобы, то они носят частный характер: в таком-то районе не хватает мест в яслях и детских садах, в таком-то детском саду плохо кормят, в таких-то яслях дети часто болеют. О возможности освободить женщин-матерей от необходимости работать, хотя бы в первые три года жизни ребенка, никто и не заикается – ведь для этого пришлось бы резко поднять заработок мужчин или не менее резко снизить цены, а такие предложения звучат чистой утопией.
Поэтому советская пропаганда очень заботится об идеологическом обосновании женского труда. Пропагандисты опираются здесь на идею женского равноправия и достигают неплохих для себя результатов. Женщина-домохозяйка (несколько миллионов таких есть в стране) рассматривается как неудачница, как отсталая личность, навек привязавшая себя к плите и корыту. О том, как привязаны к плите и корыту работающие женщины, как выбиваются они из сил и в 35 лет становятся старухами, пропаганда, естественно, умалчивает. И до сих пор женский труд в СССР рассматривается самими женщинами не как экономическая необходимость, а как результат стремления стать вровень с мужем, быть независимыми. Некоторые хорошо зарабатывающие мужья предлагают женам оставить работу и встречают отпор: как это так, ты хочешь сделать меня служанкой?
Социологических исследований в этой области в СССР не существует, и население пока не отдает себе отчета, как разрушительно действует «равноправие» не только на женщину, но и на семью в целом. Работающая жена, вечно усталая, замученная, при всем желании не может дать мужу достаточно любви и комфорта. И муж ищет – и легко находит – другую женщину. Число семейных трагедий такого рода в Советском Союзе колоссально, оно намного больше числа разводов. А если семья существует лишь формально (часто ради детей), то жизнь такой семьи становится истинным адом. Ссоры между супругами, грязные скандалы происходят, как правило, на глазах детей, потому что дети в СССР вообще не имеют отдельных комнат. Легко представить себе моральные комплексы несчастных малышей, растущих в такой обстановке. По-иному, но тоже плохо, чувствуют себя дети, пережившие развод супругов, когда мама и папа вдруг становятся враждующими сторонами и между ними непонятным для маленького образом нарушается естественное единство. Мои родители развелись, когда мне было восемь лет – я хорошо помню, что это для меня значило.
Все эти переживания, все свое горе дети, понятно, несут в детский сад. Но воспитательницы, часто по натуре добрые и любящие детей, мало чем могут помочь в таких ситуациях. Коммунистическое вероучение похоже на религию во всем, кроме одного, – оно не дает духовного утешения.
Зато другие дети, не испытавшие дома таких катастроф, детально узнают о них в детском саду. Если у них, по счастью, родители живут дружно, отец не пьет, сквернословия не слышно, то все равно они всегда в курсе дела насчет пьянства, семейных скандалов, измен, разводов и прочего. И благополучие в собственной семье не спасает моральные устои малышей от катастрофического расшатывания. Ребенок слышит каждый день, что у одного папа пьянствует и избивает маму, у другого папы нет, а мама приводит по вечерам пьяных дядей, у третьего папу за что-то арестовали, у четвертого дома не умолкают грязные ругательства и так далее. Он начинает считать подобные события нормой жизни, и этому влиянию ничто практически не противодействует – ведь о Десяти Заповедях ребенок не имеет понятия.
Вот такими приходят эти семилетние малыши из детских садов в школы – уже умудренными жизнью, знающими ее многие темные стороны, приученными говорить на людях одно, а думать другое, и считающими всех людей вокруг подозрительными и опасными. За всем этим в них живет прочное убеждение в «единственной правильности» того порядка, в котором они растут. В них уже сильны консерватизм и бездумная непримиримость ко всему непривычному. Такие дети, как правило, легко и быстро осваиваются в школьной обстановке.
IV.
В первом классе общеобразовательной школы (обязательной для всех детей в СССР от 7 до 14 лет) встречаются два типа маленьких граждан: те, что пришли из детских садов, и те, которые воспитывались дома. Первые доминируют в классе.
Учителя начальной школы охотно признают, что «домашние» дети, как правило, более интеллектуальны, лучше воспитаны внешне, более вежливы и ласковы. Но те же учителя гораздо больше любят «детсадовских» учеников. С ними педагогу неизмеримо легче.
Ребенок из детского сада не так капризен, не так требователен, не так чувствителен, как воспитанный дома. Он осознает себя не столько как личность, индивидуальность, сколько как член коллектива. Он привык спокойно реагировать на мелкие обиды и умеет постоять за себя, пустить, если надо, в ход кулаки, а потом свалить вину на другого. Он уже знает, что понятие «справедливость» относительно, что важно вовремя сказать нужное слово.
А педагог в первую очередь озабочен тем, чтобы «создать в классе коллектив» (это официальный термин советской педагогики). Дети из детсада помогают «создавать коллектив», а домашние мешают. Учитель вовсе не хочет подавлять или дискриминировать кого-либо в классе, но это получается само собою, ибо всякое проявление индивидуальности идет вразрез с намерением и долгом учителя. Кроме того, пришедшие из детского сада всегда подчиняют себе остальных. Если это делается иногда с присущей детям жестокостью, учитель воспринимает жестокость как неизбежное зло. Он ведь сам коллективист, сам так воспитан и ни за что против большинства не пойдет. А если придет к нему мать «домашнего» ребенка с жалобой, что малыш горько плачет дома и не желает идти в школу по утрам, учитель знает, что сказать:
— Видите ли, ваш ребенок не привык к коллективу. Он у вас немножко индивидуалист. Чем скорее он это в себе переборет, тем лучше. У нас дети хорошие и в конце концов он с ними подружится, но первое время и ему трудно и им с ним трудно. Отсюда взаимные обиды. Вы не беспокойтесь, я посмотрю, чтобы его не обижали, а вы, со своей стороны, внушайте ему, что жаловаться на коллектив нехорошо, что коллектив
