окружающих, вдруг понял: что-то с ним не то. Холод внутри увеличился, незнакомое прежде равнодушие затапливало грудь.
Наверное, думал Осокоров, это все-таки старость. Утрата желаний и интереса к жизни. Это естественно. Но как же так? Только не сейчас! Пусть старость подождет еще годик, еще лет пять. Одно желание осталось у мецената: он хотел хотеть.
К психоаналитику ходить не стал, причем даже не мог объяснить себе почему. Просто думал, размышлял. Вспоминал. И продолжал без устали работать.
Хорошо, когда есть налаженная деятельность, она не дает остановиться и не мешает думать. Марк Игоревич знал: останавливать мгновение нельзя, Фауст неправ. Когда начинаешь останавливать, никакого наслаждения не получается — вся остальная вселенная стремительно движется дальше, с бешеной скоростью накапливается несделанное, недодуманное, недосмотренное, ненаписанное и непочувствованное. Вокруг и впереди еще куча мгновений. Аты остановился и стоишь, пытаясь полюбоваться остановленным и удивляясь: почему не выходит? Да потому что любоваться надо в движении, мчась рядом с прекрасным на той же скорости и уж тогда разглядывая. Моменты радости нельзя остановить, поймать, запечатлеть, растянуть! Секунды наслаждения остаются только в памяти, и то, как выясняется, ненадолго. Счастливые минуты можно продлить, лишь не сосредотачиваясь на них! Двигаясь вместе с ними со скоростью счастья, вперед, к следующим.
«Пока можешь мчаться — мчись, — думал Осокоров. — Занять сидячее или лежачее место в зрительном зале я всегда успею».
В конце концов он понял — ему не хватает воспоминаний детства, чтобы победить старость или хотя бы примириться с ней.
Детство было так давно, что он уже не верил, действительно ли был когда-нибудь маленьким. А вдруг все это ему приснилось? Старые фотографии начали казаться подделкой. Он остро захотел побывать в Украине, отыскать свои корни, убедиться: его мама жила здесь, и папа тоже из этого здешнего теста, а он был маленьким, вообще — был!.. Тогда, возможно, сковывающий его холод повременит…
Когда ему сюда, в провинцию, позвонила Вера Алексеевна, Осокоров уже многое успел увидеть и почувствовать в Полтаве, и как раз не хватало умного, понимающего собеседника. Конечно же, он сразу согласился на ее приезд. Лученко замечательная женщина и отличный специалист, знакомство с ней — просто подарок судьбы.
Когда Вера вышла из скоростного поезда, ее уже ждал Марк Игоревич, припорошенный снегом. Снегопад шел весь день, обильный и густой. Он подал ей руку, сказал какой-то комплимент, она ответила… Иногда слова звучат как фон чему-то более важному. Снег все падал, они зашли в гулкое здание вокзала, одновременно топнули ногами, чтобы стряхнуть снег, улыбнулись.
Осокоров посмотрел ей в глаза, произнес значительно:
— Я готов быть духовником и психотерапевтом. Можете рассказать мне с самого начала и все, как другу.
— Спасибо, — ответила Вера. — Тогда и вы поделитесь со мной, сумели ли найти то, что искали: свои корни. И в чем именно.
Осокоров улыбнулся своей ослепительной улыбкой.
— Счет один-один, — сказал он. — С вами приятно иметь дело. Только у меня предложение: а поехали в Миргород?
— А поехали! Сама хотела вам предложить. Меня папа туда в детстве возил, интересно глянуть, как там…
Вера только сейчас заметила, что у «американца» с собой небольшой чемоданчик на колесах.
— Мне это нравится. Вы даже не спрашиваете, зачем мне туда нужно, — одобрительно кивнул Осокоров. — Значит, мы друг друга понимаем.
Они приехали на автовокзал и вскоре уже сидели в комфортабельном автобусе. За два часа езды многое можно успеть рассказать. А рассказывая, упорядочивать факты в собственной голове…
Осокоров слушал внимательно. Не перебивал, не задавал отвлекающих вопросов. Выслушал всю историю, начиная с якобы украденного кольца, затем про строительство, театр, артистов, смерть Билибина, конфликт с подругами и давление олигарха. И даже про недостроенный дом в Пуще-Водице… Правда, теперь, благодаря щедрости Осокорова, дом можно закончить. Если бы Вера знала, что получит столько денег за свою обычную, в общем-то, работу, она бы ни за что не согласилась на предложение Чернобаева…
Осокоров слушал, молчал, кивал. Меж тем за окнами автобуса лежала украинская провинция. Сейчас, укрытая белым, она казалась скучной и унылой. Однако, может быть, это даже хорошо? Особенно для уставшего от цивилизации горожанина. Ведь беспокойная нервная цивилизация свирепствует именно в крупных мегаполисах, где голова раскалывается и от работы, и от отдыха, от необходимости спешить — успевать за потоком жизни. Провинция — значит «отдаленная местность, периферия». Но ведь все относительно, и столицы от периферии тоже удалены, так что если взглянуть на дело с этой точки зрения, то понятно: слово «провинция» придумали высокомерные горожане…
— Я вам сочувствую, Вера Алексеевна. — Марк Игоревич прервал молчание. — И понимаю так, как мало кто может понять. И мне приходилось в свое время ощущать на себе прессинг крупных корпораций, отступать. Поверьте мне, у вас все наладится. Давление на вас прекратится, поскольку исчезнет смысл этого давления.
— Думаете?
— Уверяю вас, и работа, и квартира, и остальное — все вернется на круги своя.
— Что вы мне посоветуете делать?
— Вы уже сделали достаточно для того, чтоб все разрешилось так, как должно быть. Что делать? То, что вы делаете всегда, если я вас правильно понимаю. И то, что всегда делал я. Отступая, наступать с противоположной стороны. С пятой стороны и с двадцатой. У сильных мира сего гораздо больше уязвимых точек, чем у слабых, им есть что терять, и они этим дорожат… Но давайте не будем философствовать.
— Давайте.
— И поэтому к вашим проблемам мы обязательно вернемся по пути в Киев, когда закончим здесь все наши дела.
— Согласна. Тогда теперь я вас слушаю, а вы рассказывайте.
…Он специально поехал в Полтаву поездом, хотя люди его уровня не любят тратить время. Он собирался почитать в дороге Гоголя, понаблюдать за пассажирами, понять изнутри свою бывшую, теперь чужую страну. Железная дорога — отличное место для таких наблюдений. Надоело летать и видеть вокруг пассажиров бизнес-класса, дорогих менеджеров, похожих, как оловянные солдатики.
А получилось еще лучше. Перед отправлением поезда на перроне в Киеве к нему подошла женщина и попросила присмотреть за сыном: он ехал к бабушке с дедушкой в Полтаву. Осокоров очень удивился. Чужой человек, в чужой стране, а ему доверяют ребенка!.. Мальчика звали серьезным именем Тимофей. Честно говоря, таких образцово-показательных детей Осокоров раньше в жизни не встречал, так что ответственность за дитя не легла на него тяжким грузом. Всю дорогу до Полтавы мальчик тихо рисовал в своем альбомчике какие-то сражения, подбитые танки и самолеты.
А потом бабушка и дедушка Тимофея «прихватили» его мертвой хваткой гостеприимства, и американский турист вскоре осознал себя сидящим у них за столом. На вышитой льняной скатерти стояли такие яства, что он сразу вспомнил «Старосветских помещиков» своего обожаемого Гоголя. Он осмотрелся: белые стены казались голубоватыми от свежей побелки, темно-вишневый крашеный пол укрывали разноцветные домотканые коврики. В дверных проемах красовались полотняные портьеры, украшенные вышивкой. В окно, занавешенное тюлем, кланялись ветки, посеребренные изморозью. В этой тихой обстановке обитала какая-то белая магия. Уют комнаты затопил его до краев. Словно на старой фотографии из детства проступил этот интерьер.
— Ведь мама моя родом из Полтавы, — сказал Осокоров. — Мы часто перебирали альбом с фотографиями… А что касается гостей, то, конечно, я не должен был уступать, меня ждал забронированный через Интернет отель. Но…
— Вам нужно было вновь испытать забытое чувство потери приватности, — догадалась Вера.
— Вы умница. Я на старости лет подозревал себя в начавшейся черствости и хотел ощутить пульс
