Трое захватчиков накинулись на медведеподобного Саныча. Подскочили к нему — и тут же отхлынули, как волны от носовой части ледокола. Саныч только плечами могучими повел. Он стал еще больше похож на медведя — пожалуй, на гризли.
Тем временем лежавшие на полу санитары на четвереньках, по-собачьи отбежали подальше от места событий, не имея никакого желания вмешиваться в баталию. Чепурной одобрительно кивнул таким благоразумным действиям. Он вообще продолжал вести себя странно: усмехаясь в тонкие усики, устроился поудобнее, будто купил билет на чемпионат по боям без правил и теперь хотел за свои деньги увидеть максимум возможного. Он даже не мешал медсестре нажимать кнопки стоявшего на ее столе телефона, потому что совершенно никого и ничего не боялся. Если и возникнут впоследствии какие-нибудь жалобы на его действия, никто ими всерьез заниматься не будет. Расследуют что-то лишь тогда, когда есть личный интерес, это он точно знал. А если нет интереса, то нет и расследования.
В широченных ладонях Саныча вдруг откуда ни возьмись появилось серое больничное полотенце. Он его быстро и умело перекрутил, будто выжимая мокрое белье, и оно превратилось в подобие каната. Каким-то абсолютно непостижимым образом этим канатом седоусый гризли сумел захватить двоих из нападавших, несмотря на весь их профессионализм. Они с глухим тошнотворным стуком треснулись лбами и рухнули ему под ноги. Они еще не коснулись пола, а Саныч уже полуразвернулся к третьему охраннику и ногой врезал ему по коленной чашечке. Охранник же все-таки успел ткнуть выхваченным из кармана электрошокером в шею Саныча сбоку. Оба упали, причем охранник взвыл, а здоровенный санитар, чудом не потерявший сознания, схватил его своей лапищей за лодыжку. Пошевелиться он не мог, но и противника не выпускал.
В наступившей вслед за этим тишине двое незадачливых помощников Чепурного очухались, вскочили и подошли поднимать своего товарища. Один из охранников со злостью наступил каблуком на руку Саныча, чтобы тот выпустил свою добычу. Наблюдавший за ними Чепурной поморщился, дескать, зачем же так… Никто им больше не помешал вывести из палаты Стива Маркоффа и рвануть с ним по коридору в сторону лестницы.
Чепурной задержался.
— Вот вам, дэвушка, дэнежка! — Он сунул в отворот белого халата сто долларов. — Не советую распространяться о нашем визите. Вы ведь меня не помните? Забыли?
— Забыла! Ничего не помню! — тряхнула белой шапочкой сообразительная медсестра.
— Умница! Доживешь до глубокой старости!.. А стены и пол советую обить чем-нибудь мягким, меньше травматизма будет. — И Олег Аскольдович быстро покинул больничный коридор.
«Хаммер» на приличной скорости катился по городу. За окнами джипа пролетали багряные осенние деревья, желто-зеленые аллеи. Грохотал городской транспорт. Удовлетворенный Чепурной сидел впереди, за ним сидел Стив Маркофф, немного ошарашенный, но довольный.
— Что, нравится свобода? — благосклонно проурчал ему Олег Аскольдович. — Посиди пока, расслабься. — Он отстегнул что-то небольшое со своей рубашки, обернулся к помощникам, пощелкал пальцами. — Давайте сюда.
Хмурые помощники сзади завозились, отстегивая от петличек костюмов какие-то крохотные детали, напоминавшие капсулы с лекарством. Это были миниатюрные видеокамеры. Охранники были нерадостны: их шеф мог запросто заплатить и забрать своего клиента. Но нет, ему надо позабавиться, удовольствие получить. У двоих на лбах разрастались шишки, у третьего ныло колено. Правда, за месяц работы у бизнесмена со странностями они получали такую сумму, какую иные охранники за год не получают. Плюс обязательная страховка. Но ко всему хорошему человек привыкает быстро…
Чепурной подключил микровидеокамеры к какой-то коробочке, коробочку — к ноутбуку. Открыл крышку, запустил программу, пощелкал клавишами.
— Гм! Неплохо, — хмыкнул он, вглядываясь в монитор. Там, отснятые с разных точек, бежали санитары, мелькали руки охранников, лежал на полу Саныч в тельняшке, в упор глядя в камеру нехорошим взглядом.
— Зачем это? — спросил Маркофф, косясь на ноутбук.
Олег похлопал его по плечу.
— На добрую память!
«Нуда, как же, — подумал Стив. — Небось найдется покупатель и на такую сцену, как приключение в дурдоме!»
Маркофф посмотрел на предприимчивого Чепурного с уважением. Выжимать выгоду из всего — это правильно. Ничего личного, только бизнес! Сам он жил по тем же принципам.
Музейную секретаршу Люсьену Баранову все называли Люськой. Есть такой тип людей: им сто лет в обед, а они все Люськи, Маньки и Клавки. Баранова не признавала обращения по имени-отчеству: а вдруг это сразу же ее состарит?! И все увидят, что ей под пятьдесят. А ключ к Люськиной откровенности находился в ее маникюре. Она со своими руками носилась, как иная женщина с бюстом. Да, двадцать лет молотьбы по клавишам печатной машинки «Ятрань» и последние пять по компьютерной «клаве» никуда не спрячешь от психотерапевта. Тем более от Лученко Веры Алексеевны. Ничто так много не рассказывает о людях, как их руки. Но и формой ногтя а-ля пико-стилет, и длиной, и заостренностью Люськин маникюр демонстрировал внутреннюю потребность секретарши казаться женщиной-вамп. Этот стиль дополняли иссиня-черные волосы, прямые и длинные, до лопаток, и выбор цвета для одежды музейной роковой женщины: аспидно-черный, кроваво-красный и лимонно-желтый.
Все это Лученко сразу же определила.
— О! Я вижу, у вас аппаратный маникюр? — завела она разговор на животрепещущую тему. — Это такая редкость, когда женщина умеет ухаживать за своими руками!
Люська улыбнулась, польщенная вниманием женщины-эксперта, и сразу ее полюбила.
— На это уходит масса времени и денег! — гордо заявила она.
Лученко подбавила восхищения в голосе:
— А чем такой маникюр отличается от обычного?
— Простите, вас зовут…
— Вера Алексеевна.
— Так вот, Вера Алексеевна, если честно, аппаратный маникюр в сто раз круче обычного с его ножницами, пилками и всякой доисторической ерундой. В аппаратном все процедуры выполняются при помощи тончайших инструментов! Все цивилизованно! Все супер!
— И никто не режет вам пальцы, — подыграла Вера.
— Профессиональный аппаратный маникюр, если честно, исключает порезы или мелкие трещины в обработке кутикулы, — авторитетно сообщила Люська, расцветая, как роза.
Ровно через три минуты такого разговора Баранова и не заметила, как стала охотно выбалтывать эксперту музейные секреты.
— Если честно! Вы меня не выдадите? — заговорщически пригибаясь к Вериному уху, спросила она.
— Что вы! Зачем? Мне просто нужно понять, что ночью произошло в музее и почему погиб охранник, — успокоила ее Вера.
— Тогда вот что я вам скажу! Если честно! — Люська стала сыпать последними музейными сплетнями, как из рога изобилия.
Она была «слугой двух господ» — секретаршей директора Горячего и его зама Лобоцкой — и умело лавировала не только между ними, но и во всем музейном муравейнике. Обо всех сотрудниках она насплетничала целый вагон с прицепом. Не осталась в стороне ничья личная жизнь. Причем факты так густо пересыпались домыслами, что даже многоопытная Вера дивилась Люськиному умению слагать байки. Из них следовало, что женщины музея делились на три категории: старые девы — они же синие чулки, брачные аферистки и удачливые стервы.
К старым девам относились Суздальская и Элькина. Олесе Суздальской мужчина как таковой не требуется. Почему? Да потому что она замужем за музеем. «Она фанатка! — решительно заявила секретарша. — Ради музея готова не есть, не спать, одеваться во что попало! Лишь бы только копаться в книжках по искусству, смотреть картины в экспозиции и в фондах и сочинять экскурсии». Ясное дело,
