— Я, — сказал он, — такой же студент, как и вы.
— Вы? Студент? — удивился я. — Такой…
Я хотел сказать: «такой старый» и запнулся. Он мне помог.
— Ну да, — сказал он, улыбаясь. — Я выгляжу солидно, хотя мне… А вы где живете?
Я сказал, что рядом, в пяти минутах ходьбы.
— Идемте, я вас провожу.
— Так вот, — сказал он, когда мы вышли наружу. — Меня зовут Камил, фамилия моя Икрамов, вы ее, конечно, никогда не слышали.
— Вообще-то слышал, — сказал я. — В Узбекистане был когда-то первый секретарь компартии. Его расстреляли вместе с Бухариным. Однофамилец?
— Отец, — сказал мой попутчик и рассказал о себе.
Оказалось, ему всего 30 лет, а выглядит он старше, потому что слишком рано пришлось повзрослеть. Ему было десять лет, когда отца расстреляли, а мать оказалась в лагере. Самого его арестовали в четырнадцать лет, и еще четырнадцать он провел за колючей проволокой.
— Вы не можете себе представить, какой я был худой, когда вышел из лагеря. А теперь получил компенсацию и пенсию до окончания института. Вот немного отъелся, размордел…
Через некоторое время Камил мне сказал, что тоже кое-что пишет, но высказал о себе мнение, которое показалось мне странным:
— Как писатель я говно, но фразу строить умею. Вот у меня есть очерк, который я начал словами: «В полдень в Джалпактюбе тополя почти не дают тени».
Он произнес с такой артикуляцией, что мне правда показалось: это здорово!
— Содержание у меня там, конечно, примитивное, об узбечке, которая долго держится за мусульманские ритуалы, но постепенно прозревает. Но ведь важно не только, что написано, а как, и тут уж я в своей стихии. Что-что, а вкус у меня есть. Вот ты послушай, — перешел он вдруг на «ты». — «Между тем жизнь в округе заметно менялась, и это было видно даже сквозь паранджу…».
Нельзя ориентироваться на детские вкусы
Тут я вспомнил, что надо позвонить в журнал «Пионер», где лежало мое длинное стихотворение о мальчике, мечтавшем попасть на Марс. «…Он на станцию приходит, он к одной из касс подходит: «Я хотел спросить у вас, как попасть…» — «Куда?» — «На Марс.» — «Марс… так-так… ответим мигом… Марс…» — пошарили по книгам… Выражают удивленье, отвечают с сожаленьем: «Нет подобных городов в расписании движенья пассажирских поездов. Обратитесь в пароходство». В пароходстве с превосходством говорят: «Корабль не поезд. Ходят наши корабли на экватор, и на полюс, и во все края земли. Марс, возможно, на болоте, то есть там, где никогда парохода не найдете. Может, надо в самолете добираться вам туда…»
Завотделом литературы Бенедикту Сарнову стихи понравились, он обещал их напечатать, но, когда очередной номер журнала вышел и я его купил, моей публикации там не было.
Мы остановились у телефона-автомата, Камил дал мне монетку.
Я набрал номер. В этот момент какой-то человек подошел к будке и стал ждать своей очереди.
Сарнов снял трубку. Я сказал ему: «Добрый день».
— Добрый, — ответил он. Уже тогда манера отвечать на приветствие одним прилагательным входила в моду. — Вы хотите узнать, почему мы не напечатали ваши стихи?
— Ну да, — сказал я. — Может, вы их перенесли в следующий номер?
— Я сейчас соединю вас с главным редактором Натальей Владимировной Ильиной, и она вам все скажет. Минутку. Передаю трубку…
После этого было долгое молчание и какие-то шорохи. Человек, стоявший у будки, постучал в стекло монетой. В трубке зачирикал тоненький голос.
— Здравствуйте, очень рада вас слышать. Вы написали интересные стихи, мы их все в редакции читали, а потом я даже носила их своим внукам.
— И что говорят ваши внуки?
— А знаете, им понравилось. Даже очень.
— Значит, вы будете стихи печатать?
— Нет, нет, — сказала она, — печатать, конечно, не будем.
— Почему же не будете? Если вашим внукам понравилось.
Человек, стоявший у будки, постучал в стекло еще раз. Камил приблизился к нему, что-то сказал. Тот посмотрел на Камила удивленно, махнул рукой и быстро пошел прочь, оглядываясь и пожимая плечами. Это отвлекло меня от разговора, и я не разобрал последней фразы главной редакторши.
— Что? Что?! — переспросил я.
— Я говорю, — повторила она сердито, — что моим внукам понравилось, но мы же не можем ориентироваться на детские вкусы. Всего доброго.
Когда я пересказал Камилу свой разговор с Ильиной, он громко захохотал.
— Извини, — сказал он. — Я понимаю, что ты очень расстроен, но это в самом деле смешно, когда говорят, что детский журнал не может ориентироваться на детские вкусы.
Мне смешно не было. У меня не только публикация не состоялась, но и лопнули надежды на гонорар, довольно приличный.
— А зачем ты прогнал этого человека? — спросил я.
— Я его не прогонял, — сказал Камил. — Я ему сказал: «Вы напрасно торопите этого молодого человека. Он скоро станет очень знаменитым поэтом, и вы сможете гордиться, что были свидетелем важного телефонного разговора». Я ему так сказал, а он почему-то испугался и убежал. Может быть, решил, что мы с тобой сумасшедшие.
Тут мы оба стали весело смеяться — и с этого началась наша дружба.
Глава сорок седьмая. Стихи прозаика, проза поэта
Предсказание старика Берестова
Уже в то время, в 58-м, я хотел писать не только стихи, но и прозу, а она не получалась. Я бросал свои попытки и снова возвращался к ним. Опять не получалось. Не все поэты со мной согласятся, но я уверен, что проза более сложный род литературы. Все поэты или почти все стремились писать прозу, некоторые даже совсем на нее переходили, но получалось это только у самых лучших. Прозаиков же, как правило, к стихам не тянет, а те из них, кто пописывает стишки, занимаются этим как безвредным и бесполезным хобби.
Сочинение стихов можно сравнить с путешествием по реке в виду берегов, бакенов и прочих ориентиров. Рифма и ритм ведут автора по определенному руслу, подсказывают мысль, образ и поворот сюжета. А проза — открытый океан, где можно повернуть туда или сюда, и не видно никаких преимуществ одного направления перед другим. Проза требует от автора значительных и регулярных усилий, большей усидчивости, лучшей памяти. Писать ее трудно даже физически…
Со стихами я регулярно ходил по разным редакциям, и иногда мне удавалось напечататься в «Московском строителе», «Вечерней Москве», «Московской правде» и даже в просто «Правде». Туда мои стихи отнесла поэтесса Дина Терещенко, и они были напечатаны под рубрикой «Стихи рабочих поэтов» за подписью «В. Войнович, плотник». А в серьезных литературных журналах мне отказывали, приводя разные
