Глава шестнадцатая
Целые руки
— …Румыния так Румыния, — бормочет Губастый, сгребает со стола вырезанные на молочно-белом пластике трафареты и плетется к выходу.
Сапог догоняет его в дверях, дергает за оттопыренное ухо.
— Чудило, ты че?
— Да страна нам досталась какая-то… — Губастый кривится. — Пятая волна расширения НАТО. Вечный сателлит, короче.
— Короче, дело к ночи, — ржет Сапог.
Он ничего не понимает и, как обычно, решает, что не стоит напрягаться.
Мы выходим из желтой двухэтажки, где располагается избирательный штаб кандидата в депутаты Петра Халла, и бредем по улице к железнодорожному вокзалу. Хочется есть, сырой ветер толкает нас в спины. Шуня музыкально гремит шариками в баллонах с краской, Сапог напевает что-то про короткие юбчонки, Губастый рассматривает новенькие трафареты. Пока суд да дело, я прикидываю, сколько мы сможем заработать за день. Волосатый москвич-пиарщик по имени Аристарх, когда проводил инструктаж, сказал, что за одну подтвержденную надпись штаб платит сотку. Но трафаретить нужно не абы где, а в обозначенных местах — на заборах у дорог, на опорах мостов, на воротах.
— И упаси вас бог нафигачить что-нибудь на жилых домах, частных гаражах или в общественных местах! — предупреждает нас волосатый Аристарх. — Да, и еще — от надписи до надписи должно быть не меньше квартала. Вечером я лично проверю выполнение задания. Разбор полетов и раздача слонов здесь же в двадцать четыре ноль-ноль.
«За день мы свободно заделаем штук сто трафаретов, — размышляю я. — Сто по сто — это будет десять тонн! Десять! Хватит и на билеты, и на пожрать. А Тёха, когда отправлял нас сюда, сказал, что если мы косую срубим — хорошо…»
Радужные мои мысли прерывает Сапог. Выхватив у Губастого трафареты, он уверенно тычет ими в серый забор, огораживающий автостоянку.
— Че тянуть, айда нашляпаем!
Губастый пытается возразить, но мы уже мчимся к забору. Трафаретов у нас четыре. На двух больших — слово «Румыния», разбитое пополам. На остальных — стихи и подпись. У стихов буковки поменьше, а подпись опять крупная: «Петр Халл». Волосатый пиарщик по секрету сказал, что это поэтический псевдоним будущего депутата, а настоящая его фамилия Халицеров. Он владеет таксопарком, двумя магазинами и издает за свой счет сборники стихов.
Когда нам выдали трафареты, Губастый удивился:
— Но вы же вроде как демократы?
Аристарх взмахнул ручками:
— Молодой человек, наша главная задача — пройтись по всему электорату. Либерально настроенную часть избирателей привлечет демократическая риторика, а обыватель решит, что наш кандидат — твердый государственник. Ваша задача — донести до народа его гражданскую позицию. И вообще, нечего рассуждать, идите работайте. Инструктаж закончен.
Сапог и я прижимаем трафареты к забору, выбрав место посуше, Шуня снимает колпачки, по очереди красит буквы — и наши пальцы — черным и красным. Сняв трафареты, мы отходим, чтобы насладиться творением рук своих. За спиной громко и обидно смеется Губастый. На заборе в два цвета значится: «ынияРум — ‘‘шестерка’’ НАТО. Соседа такого России не надо! Петр Халл».
— Косяк, — бормочет Сапог.
Шуня хихикает. Я беру у нее баллон и закрашиваю наш дебют. Потом мы «набиваем» стихи кандидата Халла заново. Как говорится — с почином…
Вскоре видим шикарное место, будто специально предназначенное для нас, — белую каменную тумбу посреди скверика. Наверное, раньше на этой тумбе стояла какая-нибудь «девушка с веслом», а теперь нет ничего, только высится серый снежный малахай.
Радость оказывается преждевременной — тумба уже попала в поле зрения агитаторов «нашего» кандидата. На побелке грозно синеют слова: «Польша — нелепая, злая страна. Тявкает так, будто Моська она». И, естественно, подпись: «Петр Халл». Видимо, какая-то группа забрела не в свой район.
— Уроды, — разочарованно констатирует Губастый.
Снова бредем по улице. Мимо проносятся разномастные машины, окутанные облаками грязных брызг. Спешат по своим делам горожане. Сисястая девка на большом рекламном щите предлагает «окунуться в атмосферу гламура».
— Шуня, а гламур — это че такое? — спрашивает Сапог.
— Это когда красиво и на халяву, Сапожок, — улыбается та в ответ.
— О! — Сапог показывает на коричневый железный гараж, притулившийся у беседки во дворе пятиэтажки. Некий местный Ромео размашисто начертал на нем: «Надя! Я тебя люблю!»
Шуня, зло щурясь, выхватывает свой баллон и, небрежно встряхнув его пару раз, в несколько движений нахлестывает рядом с именем безвестной Нади короткое: «Шлюха».
— Любви не бывает! — тряхнув рыжими хвостами, заявляет Шуня.
— Откуда знаешь? — ехидно спрашивает Сапог.
— Проверяла!
Губастый качает головой. Ему не нравится, когда людей обижают просто так, ни за что. Губастый долго гремит шариками, потом старательно закрашивает Шунино художество четырьмя жирными линиями, а ниже своим каллиграфическим, на оценку «пять» почерком пишет: «Дура».
— Теперь правильно, — убежденно говорит Губастый и сплевывает в ноздреватый оттепельный сугроб…
Вскоре становится ясно — район нам достался неудачный. Заборов и мостов нет, одни жилые дома, глядящие на нас сотнями окон. Мечты о десяти тоннах тают. Мерзнут испачканные краской пальцы, и я втягиваю их в рукава крутки. Теперь мои руки похожи на двух раков-отшельников, спрятавшихся в раковины.
Фортуна все же снисходит до легкой улыбки — нас выносит к вещевому рынку. За сетчатым забором шевелится темная масса людей. У входа торчит зеленая будка охраны. Губастый встает на стрем. Шипит баллон в руках Шуни. Раз-два — и готово. Из будки выходит мужик-чоповец в черном бушлате.
— Бежим! — хрипит Сапог.
Мужик поигрывает дубинкой, лениво озирая шумящую базарную толпу. На «румынскую» надпись он не обращает никакого внимания.
Тусклый зимний день переваливает за обед. Жрать хочется — аж челюсти сводит. У нас в активе всего три надписи. Третью мы «набили» на дощатой стене какого-то склада. Триста рублей, всего триста рублей, которые еще предстоит получить…
— Надо на окраину идти. Заводы раньше всегда на окраинах строили. Где заводы — там и заборы, — говорит Губастый.
Никто не спорит, даже Сапог. Легкие тысячи, которые мы надеялись срубить с кандидата Халла, превращаются в жалкие крохи. А вечером Тёха скажет: «Никакого от вас толку». Сам Тёха, отправив нас с «оранжевым» Антоном, ушел на товарную станцию, разгружать вагоны. Сапог тоже хотел идти с ним, но Тёха его не взял — мол, если что, среди нас должен быть кто-то, кто может дать в торец местной гопотушной борзоте.
Выходим к железной дороге. Заборов тут полно, но все они сверху донизу разрисованы местными рэперами. Сапог матерится и пишет на гигантском желтом колобке-смайле: «Рэп — кал!»
Наконец нам везет — обнаруживаем более-менее чистую опору автомобильной эстакады, нависающей над железнодорожными путями. Уже вечереет, с Енисея дует пронзительный ветер. Мимо то и дело проносятся стальные удавы поездов, на эстакаде зажигаются оранжевые фонари. «Нашляпав»
