возбуждение, 29 июня дважды неожиданно появлялся в Наркомате обороны. Не. стесняясь в выражениях, обвинял во всем военных руководителей.
Осунувшееся, посеревшее лицо, мешки под глазами, покрасневшими от бессонницы... Сталин постиг наконец всю величину грозной опасности, нависшей над страной и им, 'вождем'. Если нс предпринять что-то экстраординарное, не мобилизовать все силы, то немцы через несколько недель могут оказаться в Москве. Пожалуй, первые шаги, которые свидетельствовали о том, что Сталин пытался взять в руки не только себя, но и контроль над обстановкой, были для него обычными: он стал снимать с постов военачальников. Когда 30 июня Постановлением Центрального Комитета ВКП (б), Президиума Верховного Совета СССР и Совета Народных Комиссаров СССР было оформлено создание Государственного Комитета Обороны, его возглавил Сталин. В руках Председателя ГКО оказалась необъятная власть. Смертельная опасность, нависшая над Отечеством, требовала концентрации усилий всех и каждого. Первым его шагом на новом посту явилось отстранение генерала армии Д. Г. Павлова от должности командующего Западным фронтом. Вместо него был назначен нарком обороны С. К. Тимошенко. В этот же день генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, командовавший Северо-Западным фронтом, отдал приказ войскам отойти с рубежа реки Западная Двина и занять Островский, Псковский и Себежский укреп-районы. Сталин, как только ему доложили об этом шаге командующего, немедленно отстранил генерала от должности. Новому командующему фронтом генерал-майору П. П. Собенникову передали приказ Сталина:
'Восстановить прежнее положение: вернуться на рубеж реки Западная Двина'. Отступающие в беспорядке войска, получив новый приказ, оказались не в состоянии ни наступать, ни обороняться. Противник, почувствовав неразбериху, нанес удар в стык 8-й и 27-й армий и прорвал фронт... Эти сообщения не прибавили уверенности Председателю ГКО/который никак не мог обрести не только душевного равновесия, но и нащупать правильную линию поведения, ту, которая могла бы придать органам стратегического управления так нужные в те драматические дни уверенность, последовательность и продуманность.
Известны рассуждения К. Клаузевица о взаимосвязи опасности и душевных проявлений полководца. В своем трактате 'О войне' немецкий мыслитель писал, что ум военачальника работает в стихии опасности. 'Человеческой природе свойственно, чтобы непосредственное чувство большой опасности для себя и для других явилось помехой для чистого разума'. Но Клаузевиц здесь же добавлял, что у большого полководца, наоборот, стихия опасности обостряет умственные и волевые проявления. 'Опасность и ответственность не увеличивают в нормальном человеке свободу и-активность духа, а, напротив, действуют на него удручающе, и потому, если эти переживания окрыляют и обостряют способность суждения, то несомненно мы имеем дело с редким величием духа'.
Сегодня можно сказать, что этого 'величия духа' Сталин в начале войны, когда оно было так необходимо, не проявил. Многочисленные документы Ставки, датированные концом июня, не зафиксировали для истории каких-либо заметных энергичных мер, шагов, действий Сталина, направленных на решительное овладение положением. Он оказался захваченным потоком крайне неблагоприятных событий. Его несло, как и многих других, в этом страшном русле. Он никак не мог найти точку опоры, встать, распрямиться.
Целая пропасть разделяла его, безгрешного земного бога до войны и растерявшегося 'вождя', сознававшего полный крах всех его планов, предположений, стратегических расчетов в течение всего одной недели... Вынести все это оказалось не по плечу даже такой волевой натуре, как Сталин. Вероятно, он ожидал, что недовольство окружения, военного руководства и народа будет обращено против него, главного виновника просчетов неудавшейся 'игры' с Гитлером, беспрецедентного ослабления террором кадров армии... Но советский народ оказался выше сведения счетов со своим лидером в дни и часы смертельной опасности. 'Величие духа' советского народа было столь высоким, что он не опустился в этот трагический момент до выискивания виновников создавшегося положения. Мудрость народного опыта предоставила это сделать истории. 'Доброта русского народа,- писал известный русский философ Н. О. Лосский,- во всех слоях его высказывается, между прочим, в отсутствии злопамятности'.
Кульминацией психологического шока Сталина была его реакция на известие о падении Минска. Прочитав утреннюю сводку Генштаба, Сталин уехал к себе на дачу и почти весь день не появлялся в Кремле. К нему отправились Молотов и Берия. Нет данных, о чем говорила 'святая' троица. Но Сталин с трудом мог воспринять мысль, что почти через неделю после начала войны столица Белоруссии оказалась под пятой захватчика. И здесь я хотел бы поведать читателю один факт, в достоверности которого у меня не было и нет полной уверенности, но вероятность которого отрицать нельзя.
Во второй половине 70-х, где-то в 1976-м году, я был включен в состав инспекторской группы, возглавляемой Маршалом Советского Союза К. С. Москаленко. Несколько дней мы были в Горьком. Вечерами я докладывал маршалу о ходе проверки состояния партийно-политической работы в инспектируемых частях. После этого несколько раз завязывался разговор о воспоминаниях Москаленко, его взглядах на некоторые вопросы отечественной истории. Однажды во время такой беседы я задал маршалу вопрос, долго мучивший меня:
- Кирилл Семенович, почему Вы в своей книге не упомянули факт, о котором рассказали на партактиве около двух десятков лет тому назад? Вы сами уверены, что это все было?
- Какой факт, о чем Вы? - подозрительно и настороженно посмотрел на меня маршал.
- О встрече Сталина, Молотова и Берии с болгарским послом Иваном Стаменовым в июле 1941 года.
Москаленко долго молчал, глядя в окно, затем произнес:
- Не пришло еще время говорить об этих фактах. Да и не все их проверить можно...
- А что Вы сами думаете о достоверности сказанного Берией?
- Все, что он говорил по этому делу, едва ли его хоть как-то оправдывало... Да и трудно в его положении были тогда выдумывать то, что не могло помочь преступнику...
Чтобы читателю было понятно, о чем идет речь, я Приведу отрывок из одного документа. 2 июля 1957 года состоялось собрание партийного актива Министерства обороны СССР, обсудившего письмо ЦК КПСС 'Об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова и др.'. Доклад сделал Г. К. Жуков. Выступили крупные военачальники И. С. Конев, Р. Я. Малиновский, Ф. Ф. Кузнецов, М. И. Неделин, И. X. Баграмян, К. А. Вершинин, Ф. И. Голиков, К. А. Мерецков, А. С. Желтов и другие. Когда слово взял К. С. Москаленко, он, в частности, сказал:
'В свое время мы с Генеральным прокурором тов. Руденко при разборе дела Берии установили, как он показал... что еще в 1941 году Сталин, Берия и
МОЛОТОВ В кабинете обсуждали вопрос о капитуляции Советского Союза перед фашистской Германией - они договаривались отдать Гитлеру Советскую Прибалтику, Молдавию и часть территории других республик. Причем они пытались связаться с Гитлером через болгарского посла. Ведь этого не делал ни один русский царь. Характерно, что болгарский посол оказался выше этих руководителей, заявил им, что никогда Гитлер не победит русских, пусть Сталин об этом не беспокоится'. ...Не сразу, но Москаленко разговорился... Во время этой встречи с болгарским послом, вспоминал маршал показания Берии, Сталин все время молчал. Говорил один Молотов. Он просил посла связаться с Берлином. Свое предложение Гитлеру о прекращении военных действий и крупных, территориальных уступках (Прибалтика, Молдавия, значительная часть Украины, Белоруссии) Молотов, со слов Берии, назвал 'возможным вторым Брестским договором'. У Ленина хватило тогда смелости пойти на такой шаг, мы намерены сделать такой же сегодня. Посол отказался быть посредником в этом сомнительном деле, сказав, что 'если вы отступите хоть до Урала, то все равно победите'.
- Трудно сказать и категорично утверждать, что все так было,- задумчиво говорил Москаленко.- Но ясно одно, что Сталин в те дни конца июня - начала июля находился в отчаянном положении, метался, не знал что предпринять. Едва ли был смысл выдумывать все это Берии, тем более что бывший болгарский посол в разговоре с нами подтвердил этот факт.
Есть тайны и мистификации. Я привел устное и документальное свидетельство, сохранившееся в архивах. Является это тайной истории или мистификацией - я на этот вопрос ответить не в состоянии. Но одно не вызывает сомнения: будучи 'придавленным' реальностями страшного бытия, Сталин в первые две недели войны явно не проявил того 'величия духа', о котором так долго и настойчиво твердили после Победы наши историки и писатели. Подлинные лидеры, вожди, полководцы, как правило, проявляют
