Испанию, где прожил до конца своих дней.
Литературную деятельность Марциал начал сравнительно поздно. Он прославился остроумными короткими стихотворениями-эпиграммами. Благодаря ему этот жанр получил признание в мировой литературе. Первый сборник его эпиграмм — «Книга зрелищ» , — был посвящен открытию Koj лизея в 80 г. н.э. Марциалу принадлежит и сборник надписей к подаркам («Ксении», «Уносимое»), вслед за которым ои выпустил 12 книг эпиграмм, принесших ему славу.
Творчество Марциала было противоречиво. В лучшИ* эпиграммах он высмеивал царившие в Риме безнравствен' ность, разврат, раболепие перед богатыми и знатными, в то же время сам Марциал вынужден был льстить вследствие своего зависимого положения. В качестве примера приведем начало «Книги зрелищ» в переводе Ф.Петровского:
«Надеюсь, в своих книжках держался я такой меры, что всякий, кто правильно о себе судит, не может на них пожаловаться, потому что они, подшучивая даже над самыми незначительными лицами, сохраняют к ним уважение, в то время как древние сочинители не соблюдали этого и злонамеренно пользовались именами не только рядовых, но и важных лиц. По мне, пусть дешевле стоит моя слава и ниже всего ценится мое дарование, но пусть не будет у прямодушных наших шуток неприязненного толкователя, и пусть он не записывает моих эпиграмм: бесчестно поступает тот, кто изощряет свое остроумие на чужой книге. Игривую правдивость слов, то есть язык эпиграмм, я бы стал оправдывать, если бы первый подал пример ее, но так пишет и Катулл, и Марс, и Педон, и Гетулик, и каждый, кого читают и перечитывают. Если же кто окажется настолько чванным и брезгливым, что по нему, ни на одной странице нельзя выражаться по- латыни, он может удовольствоваться этим предисловием, а то, пожалуй, и заглавием. Эпиграммы пишутся для тех, кто привык смотреть на игры в честь Флоры. Пусть не входит в наш театр Катон, а коль уж вошел, пусть смотрит. Мне кажется, я вправе заключить мое.предисловие стихами:
Коль ты об играх в праздник резвой знал
Флоры,
О шутках легких и о волности черни,
Зачем в театр явился ты, Катон строгий?
Иль только для того вошел, чтоб выйти вон?
Вот он, тот, кого вновь и вновь читаешь, — Марциал, по всему известный свету Эпиграммами в книжках остроумных:
Славой той, какой, ревностный читатель,
Наделил ты живого и в сознанье,
Даже мертвый поэт владеет редко».
Сатириком обличителем низких нравов римского общества был и Децим Юний Ювенал (55-135 гг. н.э.). Он родился в городе Аквине, учился риторике в Риме, стал декламатором. Не добившись никаких успехов, он вынужден был выбрать себе унизительную жизнь клиента. К литеру турной деятельности Ювенал обратился сравнительно позд^0 и создал всего шестнадцать сатир, которые принесли ему славу обличителя зла, власти, денег, пороков римского об* щества. В одной из сатир Ювенал дал враждебно-скептц. ческое описание взаимоотношений между воинами и гра. жданским населением империи, отражая недовольство широких слоев населения бременем налогов и повинностей.
Риторически-декламационная окраска, присущая его про* изведениям, не могла в сколько-нибудь значительной степени ослабить обличительную силу его стихов.
Процитируем отрывок из первой сатиры Ювенала:
Долго мне слушать еще? Неужели же не отплачу я, Воссе измученный сам «Тезеидой» охрипшего Корда? Иль безнаказанно будут читать мне — элегии этот, Тот же — тогаты? Займет целый день «Телеф»
бесконечный
Или «Орест», что полей не оставил в исписанной
книге,
Занял изнанку страниц и все же еще не окончен?
Я ведь совсем у себя как дома в Марсовой роще Или в пещере Вулкана, соседней с утесом Эола.
Чем занимаются ветры, какие Эак истязает Тени, откуда крадут и увозят руно золотое,
Что за огромные ясени мечет Моних по лапифам, — Вот о чем вечно кричат платаны Фронтона, и
мрамор,
Шаткий уже, и колонны, все в трещинах от
декламаций.
Но почему я избрал состязанье на поприще, где уж Правил конями великий питомец Аврунки —
Луцилий,
Я объясню, коль досуг у вас есть и терпение
слушать.
Трудно сатир не писать, когда женится евнух
раскисший,
Мевия тускского вепря разит и копьем потрясает, Грудь обнажив; когда вызов бросает патрициям
тот, кто
Звонко мне — юноше — брил мою бороду, ставшую
жесткой;
Если какой-нибудь нильский прохвост, этот раб из
Канопа,
Этот Криспин поправляет плечом свой пурпурный
тирийский
Плащ и на потной руке все вращает кольцо золотое,
Будто не может снести от жары он тяжелого
перстня,
Как тут сатир не писать?..
Наиболее знаменитым прозаиком во II в. н.э. был Луций Апулей (ок. 125 — ок. 180 г. н.э.).
Луций Апулей родился в Африке в городе Мадавре, учился сначала в Карфагене, а затем в Афинах. После путешествия по Востоку империи он приехал в Рим, где стал адвокатом и занимался литературой и наукой. Апулей был человеком очень образованным. Одинаково свободно он владел греческим и латинским языками, обладал обширными и разносторонними знаниями в естественных науках, в философии и в религии. Современники называли его магом. Он был одним из самых выдающихся писателей поздней античности. Апулей воплотил в своей личности и в своем творчестве характерные черты новой эпохи, во всей ее противоречивости.
Литературное наследие Апулея велико, сохранились многочисленные риторические декламации, отрывки из которых собраны в сборнике «Флориды», философские трактаты, поэтические опыты. «Апология» — защитительная речь на процессе по обвинению его в магии.'Но настоящая слава пришла к Апулею после издания романа «Метаморфозы», который получил впоследствии название «Золотой осел». Этот роман авантюрно-бытовой по своему реальному содержанию и мистико- аллегорический, рели-гиозно-моралистический по авторскому замыслу (герой, превращенный в осла за сластолюбие и любопытство, получает вновь человеческий облик, пройдя через страдания и приобщившись в конце к мистическому культу богини Изиды).
Чтобы показать мастерство писателя, приведем небольшой отрывок книги первой романа «Метаморфозы» в переводе М.Кузьмина:
«1. Вот я сплету тебе на милетский манер разные басни, слух благосклонный твой порадую лепетом милым, если только соблаговолишь ты взглянуть на египетский папирус, исписанный острием нильского тростника, ты подивишься на Превращение судеб и самых форм человеческих и на их возвращение вспять, тем же путем, в прежнее состояние. Я на* чинаю. — Но кто он такой? — спросишь ты. Выслушай в двух словах.
Аттическая Гиметта, Эфирейский перешеек и Тенара спартанская, земли счастливые, навеки бессмертие стяжавшие еще более счастливыми книгами, — вот древняя колыбель нашего рода. Здесь овладел я аттическим наречием, — и оно было первым завоеванием моего детства. Вслед затем прибыл я,
