— Только немного устал. Мне никогда еще не приходилось делать такие концы.
— Ты, верно, здорово проголодался. Подожди, я умоюсь, и мы сходим купим чего-нибудь поесть.
Он снял куртку и повесил ее в шкаф.
— Расскажи пока мне, как там у вас дела.
— Да ничего. Привез вот рыбки, лосося. Поймал вчера у моста.
Я поспешил к столу — достать рыбу из бумажного пакета.
— И, кроме того, из запасов Дженни банку малинового варенья. Правда, оно никогда не отличалось у нее особым вкусом.
Мы рассмеялись.
Клиффорд схватил полотенце и мыло и вышел из комнаты в ванную напротив. Мне было слышно, как он плескался. Через несколько минут он вернулся, вытирая на ходу шею. Очки он снял. Без очков глаза его начинали щуриться, и он выглядел совсем иным.
— Боже! — вырвалось у него. — Никогда бы не подумал, что найду тебя здесь!
Клиффорд надел очки, натянул через голову галстук, поправил его, накинул куртку. Потом подошел к буфету, вынул вазу, вытащил из нее деньги и снова поставил в буфет.
— Пошли, малыш! Тебе нужно срочно перекусить, пока ты еще совсем не падаешь с ног от голода.
Мы сошли вниз. Клиффорд постучал к хозяйке и попросил у нее разрешения поставить в подвал мою машину. Получив согласие, мы спустились во двор черным ходом, убрали велосипед и по главной дорожке пошли к воротам.
Низко над городом плыл багряно-оранжевый диск солнца, под ногами шуршали листья, впереди по тротуару тихой тенистой улицы скользили длинные четкие тени.
— Ну, как тебе тут нравится, Клиффорд?
— Ты имеешь в виду Ванкувер или работу?
— Все. И Ванкувер... и работу... и жизнь здесь... Ты сам понимаешь, о чем я спрашиваю.
— Нравится, — задумчиво отозвался Клиффорд. — Можно сказать, что мне повезло.
С минуту он шел молча, рассеянно глядя под ноги.
— Тебе бы надо взглянуть на здание, где я работаю, Пат. Оно одно занимает целый квартал.
— Должно быть, это очень крупная фирма.
— Да. Это ты точно, Пат. Она торгует и с заграницей.
— Вот у кого, небось, денег...
Мы подошли к перекрестку и свернули к порту. Поблескивающий ослепительно-белой краской грузовой пароходик выходил в пролив, и огненно-оранжевые лучи заходящего солнца вспыхивали на стеклах рубки расплавленным металлом.
— Тебе, наверно, неплохо платят?
Клиффорд промолчал. Мы свернули за угол, прошли еще немного и вошли в кафе. Здесь так же пахло табачным дымом и жарким, как по субботним вечерам в Гамбургском ресторане дядюшки Джерри, когда завсегдатаи собирались у него послушать пианолу-автомат. Свободных кабин не оказалось, и мы уселись на плетеных деревянных стульях прямо у стойки. Подошла официантка. Я заказал телячью отбивную с пюре и стакан молока с вишневым пирогом; Клиффорд — пончики и кофе. Официантка принесла нам по стакану воды, повертелась у стойки и куда-то скрылась.
— А ты разве не будешь есть? — удивился я.
— Да что-то неохота. У себя на работе мы вечно что-нибудь жуем: пончики, печенье, конфеты или еще что-нибудь в этом роде... Это здорово отбивает аппетит.
— Надо думать.
Официантка подала отбивную, и я взял вилку. Только теперь я почувствовал, как проголодался, и с жадностью набросился на еду. Случайно в большом зеркале за стойкой я увидел Клиффорда, наблюдавшего за мной.
— Ты и в самом деле не хочешь чего-нибудь съесть, Клиффорд?
— Я же сказал тебе. Но почему ты вдруг вздумал спросить меня об этом?
— Да так...
Я покончил с обедом, мы встали, и Клиффорд взял счет. Он подошел с ним к кассирше и кинул ей двухдолларовую кредитку с таким видом, будто никак не может понять, откуда у него в кармане могла взяться такая мелкая купюра. Кассирша выбила чек на доллар десять центов, а девяносто центов вернула Клиффорду обратно. Мы вышли и зашагали вверх по Гренвилльстрит.
— Ну как? — спросил Клиффорд.
— Дай боже, чтобы всегда так. Наелся до отвала.
Начало темнеть; повсюду на улицах зажегся свет, вспыхнули, засияли красные, синие, желтые, зеленые огни реклам. Бесконечный поток прохожих двигался по тротуару, и нам без конца приходилось лавировать между ними.
Казалось невероятным, что на весь Абботсфорд сейчас горит всего лишь несколько неоновых реклам, а единственными заведениями, куда сейчас там можно было зайти, были Гамбургский ресторан дядюшки Джерри да аптека Уотсона. Я изловчился, обогнал двух пожилых леди и снова пошел рядом с братом.
— А что ты делаешь по вечерам, Клиффорд? То есть как ты проводишь время, когда свободен?
— Чего-чего, а дел у меня хватает. Ты же знаешь, что я учусь. Ну а по вторникам, например, я хожу в театр.
— Почему ты выбрал для этого именно этот день?
— Да так. Пожалуй, потому, что первый раз в этом городе я пошел в театр во вторник. Это у нас день получки.
— А разве ты никогда не бываешь в гостях? Или где-нибудь еще?
— Я мог бы ходить во многие места, если бы захотел. Только я почти всегда занят. Почти всегда.
— Мне кажется, с годами, во всяком случае, компании перестают нас так интересовать.
— Да, — согласился он. — Надоедает.
Мы шли по улице все дальше и дальше. Толпа постепенно редела, и теперь нам уже не нужно было то и дело лавировать о потоке людей. У светофора на перекрестке нам пришлось остановиться, подождать, пока зажжется зеленый свет.
— Чего бы тебе сейчас хотелось, Пат? Просто побродить по городу или еще что?
Глазок светофора мигнул, зажегся снова, и мы начали переходить улицу. Когда мы ступили на тротуар, Клиффорд сказал:
— Захвати я с собой побольше денег, мы бы могли сходить на какой-нибудь спектакль. Ведь вот привычка — никогда не носить с собой денег больше, чем это действительно необходимо! Всю мою наличность я предпочитаю держать в вазочке в буфете.
— А почему бы тебе не положить свои деньги в банк?
— О, это такая канитель, я просто не могу сейчас связываться с банком. Может быть, потом, когда буду свободнее.
— Во всяком случае, — сказал я, — нам ни к чему нарушать твой режим. Сегодня ведь пятница, не вторник.
— Вообще-то да.
Некоторое время мы шли молча, потом он спросил:
— А у вас там по-прежнему дают только два спектакля в неделю?
— Да, но я слышал, будто теперь спектакли будут идти каждый день. Это хотят сделать из-за строителей, которые ездят к нам из лагеря на южной магистрали. Это бы здорово оживило городок.
— Кажется, прошел целый год, как я уехал.
Клиффорд остановился у витрины посмотреть зажигалки, я остановился рядом.
— Клиффорд, — сказал я. — Неужто здесь, в Ванкувере, у тебя нет никого, с кем бы ты дружил, или кого-нибудь, с кем ты мог бы, по крайней мере, сходить в театр?
Клиффорд не ответил. Вместо этого он только ближе наклонился к зажигалкам и еще пристальнее стал рассматривать их. Я понял, что сказал глупость, тут же, как только она слетела у меня с языка. Ибо у Клиффорда никогда не было чересчур много друзей. Он трудно сходился с людьми, но зато уж, если находил
