Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

ней, всё чаще и навязчивее думал и представлял… Прости меня, Тутик! Мне стыдно и трудно тебе это объяснять. Но каждый раз она будто вселялась в меня, проникая всё глубже и глубже, какую-то часть меня самого вытесняя и заполняя ее сначала только своим взглядом, потом — целым лицом, потом — жестами, движениями, руками, фигурой, всею собой. Я будто поддавался и отступал в какую-то еще незнакомую мне глубину меня самого, а она меня наводняла, омывала собой, словно направляя мое отступление, одновременно меня размывая, растворяя в себе и ласково окутывая снизу и сверху, чтобы я совсем не исчез, и свою сердцевину, ту, что любит и мыслит, для нее сохранил… Тутик мой милый! Я так виноват перед тобой!.. Но нет! Это она во всем виновата! Ее взгляд. Ее волосы!»

Со мной он больше не решался заговаривать о Мелании. А выбрал себе в конфиденты Эмилия Павла и ему изливал душу. «Ты будешь смеяться надо мной, — например, говорил он, — но я до сих пор к ней пальцем не притронулся. Когда мы встречаемся, я сижу подле нее и нежусь в ее лучах, как будто она… Нет! Не солнце! Она как ночь. И если у ночи есть лучи — не лунные и не звездные, а собственные, ей самой принадлежащие и ею излучаемые — темные, пахучие, нежно-щемящие, наполненные какими-то легкими и таинственными движениями, то ли призраков, то ли наших чувств, очень глубоких и смутных, едва пробудившихся и прячущихся за другими чувствами, мыслями и фантазиями… Послушай, Павел. Если то, что было со мной до сих пор — все мои увлечения, этот рой женщин, к которым я вожделел, которыми обладал, влюблялся и разлюбливал, — если всё это было любовью, то как назвать это новое чувство, которое лишено вожделения, не требует обладания — потому что не ты, а тобой обладают, в тебе присутствуют?..»

…Она им и впрямь через некоторое время овладела, не только духовно, но и физически. Голубок об этом никому в амории не рассказывал. Но однажды не утерпел и выплеснул чувства на Юла Антония. А тот, зная, что я влюблен в сестру Макра и даже делал ей предложение, как-то встретив меня в садах Мецената, увлек в сторону от друзей и сказал:

«Ты только никому не говори, но наш Голубок отприапил наконец Помпонию, или Меланию, как он ее называет. Вернее, этой Мелании, похоже, надоели его любовные воздыхания, и она его оседлала и отприапила. Думаю, в позе всадника… Он, впрочем, позы не уточнял. Но говорит, что такой страстной, ненасытной и опытной женщины он еще не встречал. Страстной и ненасытной — могу допустить. Но опытной?.. Откуда в ней опыт? Мы все считали ее девственницей… Я выразил свои сомнения Голубку. А он смеется: у нее это от природы, она, дескать, дочь Ночи, а Ночь — древнейшая из богинь… И стал мне описывать ее глаза, которые в сумерках — серые, перед рассветом — желтые, а в часы любви — синие, изнемогающие, с расширенными зрачками. И говорит: из ее трепетавших губ высовывался порой розовый, влажный кончик языка, дрожавший, как жало змеи. А я, говорит, мучился между двух желаний: убить этого зверя и обладать ею нескончаемо, неутолимо. Когда она раздевается, сбрасывает одежды и появляется сияющая и бесстыдная из волн белья, словно Венера из пены, я чувствую себя низким и подлым рабом, которого усадили на колесницу, нарядили в одежды триумфатора и повезли в храм Юпитера Капитолийского… Такая у них теперь страсть! И весь дрожал, когда об этом рассказывал… Но ты ведь знаешь эту Меланию-Помпонию. У нее карие глаза. А карие глаза разве могут быть серыми и тем более синими?.. Ты только не говори Голубку, что я тебе рассказал. Он меня просил никому не рассказывать».

Вардий посмотрел на меня теперь не просто ласково, а с какой-то словно влюбленной нежностью и продолжал:

— Юл Антоний известным был циником. И я некоторое время не мог понять, зачем ему, Юлу Антонию, Голубок стал описывать такие подробности. Но потом поразмыслил и понял: только такому человеку, как Юл, Голубок мог описать свою плотскую страсть, которую, судя по всему, считал кощунственной по отношению к новой духовной любви, его охватившей к Мелании! Он выбрал именно Антония, чтобы очиститься… как своего рода отхожее место…

Я так себе объяснил и проникся еще большей любовью к моему нежному другу. Я старался его не тревожить, не задавать вопросов. Но когда мы встречались с ним взглядами, смотрел на него… Я взглядами решил признаваться ему в своей любви.

И он оценил мою преданность, перестал стыдиться меня и однажды признался:

«Милый мой Тутик! Мне в детстве было видение. Помнишь? Я когда-то тебе рассказывал. И потом несколько раз снились таинственные сны, в которых мне являлась вроде бы одна и та же девушка или женщина — Коринна. Я так ее стал называть… Так вот, когда я увидел Меланию, мне вдруг показалось, что где-то я уже видел эти жаркие влажные глаза и эти струящиеся волосы… Нет! Вроде бы нет, не она! Совсем иначе выглядела! И в то же время — как будто она, и никак я не мог перепутать!.. Понимаешь меня? Хоть ты-то должен меня понять!»

С нежностью глядя на меня, Гней Эдий все более оживлялся. И стал восклицать:

— Я его уже давно понял! Я всегда его чувствовал и понимал! Разве я мог обижаться, разве смел ревновать какую-то, в общем, чужую мне женщину к человеку, которым я с детских лет восхищался, дружбе с которым решил посвятить себя всего без остатка!.. Если я ревновал, то не к нему, а его — к Эмилию Павлу, к Юлу Антонию, с которыми он делился вместо того, чтобы делиться со мной! К той же самой Помпонии, сестре Макра…

— Кстати, о Макре, — вдруг спокойным и деловитым тоном сообщил Вардий, прерывая свои восклицания. — Он был в курсе событий. То есть знал, что его незамужняя сестра ночи напролет трепещет в объятиях Голубка. Но не вмешивался и не препятствовал. Хотя сестер своих любил, особенно младшую… И закон о прелюбодеянии уже три года назад был принят и стал применяться… От родителей, разумеется, тщательно скрывали, что их доченька утратила девственность и предается разврату с самым отъявленным римским повесой… Родители долгое время не догадывались… Но уже давно знала Анхария Пуга, могущественная покровительница и великовозрастная любовница нашего Голубка. Он, как я тебе рассказывал, ничего от нее не скрывал. Такой у них был уговор…

— Вмешалась Анхария! — снова воскликнул Гней Эдий и стал оглядываться по сторонам.

V. — То, что я тебе сейчас расскажу, — грязные сплетни и низкие измышления. Но нам без них не обойтись, — озираясь, почти шепотом продолжал Вардий, сев рядом со мной на скамью. — Августу в ту пору было лет сорок семь или сорок восемь — прости, я сейчас не буду точно высчитывать — лет было под пятьдесят. И злобные клеветники про него говорили, что он иногда развлекается с молодыми девицами. Их ему тайно поставляет Анхария Пуга. Отсюда, дескать, и влияние ее в высших сферах… Девиц он якобы часто менял. И никогда не держал в любовницах тех, кому исполнялось шестнадцать. Их удаляли от принцепса, щедро вознаграждали за прежние услуги, за будущее молчание и обычно сразу же выдавали замуж за какого-нибудь приближенного всадника или преданного банкира — то есть преданность их тщательно проверялась заранее, а приближение происходило после того, как они женились на отставленных девицах… Так злопыхатели говорили. Я лишь вынужден повторять их лживые россказни… Так вот, примерно за год до того, как Голубок воспылал любовью к Мелании, Август отдалил от себя и выдал замуж некую девицу… — Тут Вардий в очередной раз воровато оглянулся. — Нет, подлинного имени ее я до сих пор не могу назвать, потому что нынешний муж ее, ну очень, очень, поверь мне, могуществен и приближен. Причем не только к Отцу Отечества… Но прежний ее муж — между прочим, сенатор — попался какой-то то ли непонятливый, то ли неблагодарный. Жену свою он запер, как греки говорят, в гинекее, из дому не выпускал даже на праздники, а сам вовсю развлекался с игривыми вдовушками, развязными вольноотпущенницами и чуть ли не с субуррскими заработчицами. Наша девица год терпела его безобразия. А после через служанку пожаловалась Анхарии. Сенатора вызвали, отчитали и строго предупредили. Но я говорю: непонятливый. Жену он свою выпустил на свободу, но никакого внимания ей не уделял, продолжая тайно развратничать, а на пирах, когда случалось ему перепить, прилюдно унижал свою законную спутницу жизни, называя ее глупой, бесчувственной, холодной… Молодая супруга страдала. Все это видели. И тогда Анхария Пуга… Ну как? Догадался?!

Вардий снова пришел в возбуждение, вскочил со скамьи и, не дав мне ответить:

— Совершенно верно, юный мой друг! Анхария решила развлечь бедняжку и свести ее с Голубком! И, встретив ее в доме Анхарии, он сразу же был ослеплен ее красотой!

Альбина — так он ее прозвал.