ростом. Он сделал несколько шагов по горнице, начал поигрывать плечами, словно хотел напугать собеседника.
– Это ничего… – равнодушно протянул волхв и вздохнул: – Гостомысла тоже поначалу не понимали, так слова перевирал, что и вспоминать страшно. Но потом и он обвыкся, и народ научился различать его речь, а он – нашу. Рассудительный был человек.
– Это ты к чему, старик?
– А к тому, что и прежний князь не здешний был, из Вандалии пришел, как Рюрик. Да ты и сам, поди, ведаешь.
– Не ведаю! – бросил Вадим резко. – Но сплетни такие слышал.
– Не сплетни, – возразил волхв. – Я тому свидетель и участник. Это же я Гостомысла в Алодь привел, почитай уж двадцать лет тому назад.
Вадим вскипел, крикнул зло:
– Да быть того не может! Мне ни мать, ни отец про то ни словом не обмолвились!
– Отца твоего помню, лютый воин был. Безоглядный. Но такие, как он, быстро сгорают, вот и… не успел тебе ничего рассказать. А Рогана? Боги ей судьи! Озлобилась баба на мир. Сперва в девках засиделась, потом, знаю, Умиле завидовала… И мужики вокруг нее мерли…
Вадим пропустил едкое замечание мимо ушей, сказал подозрительно:
– Так как же это выходит? Выкладывай.
– Как выходит? Да просто. У Буривоя, твоего прадеда, не было сыновей. И он, дабы род Словенов не пресекся, дочь любимую Гостомыслу отдал. Вот и породнились. А когда свеи одолевать стали, отправились мы за море в Велиград, к Гостомыслу, за подмогою. Чай, родня. Тогда Гостомысл венедских королей подговорил – большое войско собрали, вместе мы и побили врага. А через много лет, когда в Венедии уж сам Гостомысл правил, Буривой занемог. И тут, как назло, снова свеи пришли, Алодь старую прибрали. Да еще корела в спину ударила… Буривой тогда в крепости на Наяве заперся. А понял, что конец близок, снова послал к Гостомыслу – по прежней памяти.
А Гостомысл крепок был, и род у него сильный, как раскидистое дерево. Только сперва девки нарождались, но после и парни пошли. Когда Гостомысл в наши земли уходил, Умила уж замужем была, вот и оставил ее там, за морем. А остальных с собой забрал, и Рогану – родительницу твою. Гостомысл и Алодь возвернул, и свея прогнал, и корелу усмирил. И чудь да весь со словенами и русью помирил да рассудил.
Ладони Вадима сжались в кулаки, грудь раздулась, но голос прозвучал довольно сдержанно:
– Да при чем здесь это? Какого рожна Гостомысл Вельмуда за ругами да ваграми отправил?
– Вельмуд той же крови, он из ругов, а ныне и вовсе – князь Русы.
– Али сами бы не управились? Совсем дед ополоумел на старости лет, – не унимался Вадим.
– Сон ему был. Разве не слышал? – невозмутимо пояснил волхв.
– Не верю я в эту чепуху! Ни в сон вещий, ни в чих! Все это Велесовы хитрости. Признавайся! Ты его надоумил права законного наследника обойти?
Волхв уныло покачал головой, отозвался будто нехотя:
– Вадим, да пойми… Рюрик – бывалый воин. За ним и братья, сотни и тысячи других вендов – вагры, бодричи, руги. С такой силой проще землю оборонять от неприятеля. Гостомысл за дело болел. Так он рассудил. Так тому и быть.
– Враки, – ответил Вадим. – Я народ подниму, на каждого дружинника иноземного впятером навалимся… Пусть хоть венед, хоть мурманин! Варяги! И что их сила? Эта земля живет по законам крови! И даже если мой дед – Гостомысл – пришлый, я – здешний, на этой земле вскормленный!
Голос волхва прозвучал тускло, точно сам с собой говорил:
– Рюрик старше тебя, опытней. Тебе только двадцать зим исполнилось…
– И что?
– Песью кровь должно обновлять волчьей, – словно не расслышав слов Вадима, продолжил волхв. – Не спорь с варягами. Шею свернут. Только зазря свой народ под топор подведешь. Рюрика союзное вече признало по завету Гостомыслову. Не по зубам тебе с братом тягаться.
– Ну, это мы еще поглядим, – огрызнулся Вадим.
Он вышел из хоромин, громко хлопнув дверью.
– Волхв… – с досадой прорычал Вадим и плюнул на пол. – Угораздило же позвать в Славну[1] этого проклятого старика! Теперь пока в свое лесное убежище не вернется, поучать будет, советовать. Но я все равно по-своему сделаю. Эй, там! – крикнул он. – Коня мне! Вече? Понаехало с разных концов всякой чуди да веси… инородье… А самих словен кто спросил?
– Да, – хмыкнул волхв в бороду, – сколько лет живу на свете, лишний раз убеждаюсь, что жаба – могучее животное! Такая маленькая, а сколько людей задавила!
Глава 2
Новый день обещал быть еще жарче. Пурпурное солнце медленно взбиралось на распахнутое всем ветрам небо, а прохлада – остаток ночи – стремительно отступала.
– Еще пара таких деньков – река закипит, – неодобрительно пробормотал Вяч.
Старший плотник выскреб из миски остатки каши, тщательно облизал ложку. После жадно приложился к кувшину с квасом, пенистые струйки устремились по бороде, оставили мокрые следы на рубахе. Добря наблюдал за отцом очень внимательно, каждое движение ловил.
– А ты, – обратился Вяч к сыну, – чего бледный такой? А глаза почему красные?
Мальчишка смутился, отвел взор, забормотал торопливо:
– Да просто Торни драться не хочет и обзывается обидно.
– Торни? Это из княжьих отроков, что ли?
– Ну да…
Вяч тяжело вздохнул и поднялся из-за стола. Он сделал несколько шагов к двери, бросил с порога:
– Ты сегодня дома посиди, а то спечешься. И мамке по хозяйству помоги, совсем замоталась.
Добря кивнул, но едва отец покинул избу, сам рванул на улицу. Мамке помочь всегда успеет, мамка никуда не денется.
Мысли в голове спотыкались и путались, да и сам Добря то и дело спотыкался. Он с опаской косился на прохожих, то и дело поглядывал на высокую макушку княжьего терема. Впереди показалась стайка мальчишек, кто-то часто махал рукой, наконец, слуха достиг задорный крик:
– Айда на речку!
Добря помотал головой, прогоняя тяжелые мысли, и прибавил шагу. А после и вовсе пустился бегом. Нагнал приятелей быстро, отвесил оплеуху тому, что шел последним, вылетел вперед и тут же встал как вкопанный.
– Ух ты… – протянул кто-то.
Мальчишки разом попятились, давая дорогу, застыли с распахнутыми ртами. Из ворот княжеского двора медленно выдвигался конный отряд. Воины без особого доспеха, но при оружии, и даже щиты взяли. Кони пофыркивали, копыта взбивали сухую дорожную пыль. Мужчины держались в седлах легко, величественно, сразу ясно, кому служат.
Отряд приближался, Добря различил лицо предводителя, и кулачки непроизвольно сжались. Вид у Олега болезненный: бледное вытянутое лицо, под глазами мешки, какие бывают от долгих тяжелых ночных раздумий. А очи пронзительно-зеленые, блестят странно, и кудри полыхают, подобно пожару, даже зажмуриться охота.
– Свей… или мурманин, – неодобрительно пробормотал Добря и громко фыркнул: – Купаться-то идем?
– Да погоди, – пролепетал кто-то.
Мальчишки неотрывно смотрели на воинов, выпрямляли спины и задирали подбородки, стараясь подражать. Кто-то переминался с ноги на ногу, уже готовился бежать следом за всадниками.
– Не хотите – как хотите, – бросил Добря. Он уверенно двинулся вперед, туда, откуда чуть заметно веяло прохладой и затхлостью прибрежной тины. – Я дело одно задумал. Важное. Но с ротозеями, вроде вас, каши все равно не сваришь. Обойдусь.
Спиной чувствовал, как нарастает любопытство приятелей, как мнутся, думают – за кем бежать. На
