— Можно попробовать, хотя Компания с этими людьми дружбы не водит, — с мрачной значительностью ответил Юба Билл. Потом повернулся к пассажирам на империале и продолжал: — Значит, так: если кто собирается помогать — слезайте! Думаю, этот безмозглый дурак (речь шла о незнакомце с фонарем, который к тому времени исчез) сообразит прихватить заодно и веревок.
Пассажиры, видимо, золотоискатели и иной рабочий люд, добродушно спустились на дорогу; лишь один не шелохнулся — тот, что сидел на козлах рядом с кучером: ему, видно, очень не хотелось расставаться с удобным местечком.
— Я лучше посижу тут и присмотрю за вашими местами, — сказал он с усмешкой, а добровольцы уже шли за Биллом под мелким дождем. Когда все скрылись из виду, молодой журналист повернулся к даме:
— Если вы и в самом деле собираетесь пойти в тот дом, я охотно провожу вас.
К учтивости молодого человека здесь, возможно, примешивался свойственный молодости дух противоречия: уж очень грубо командовал всеми Юба Билл. Впрочем, ехидный пассажир одобрительно взглянул на журналиста и прибавил прежним ровным, слегка презрительным тоном:
— Вам будет там ничуть не хуже, чем здесь, сударыня, и, разумеется, незачем оставаться в карете, когда ее покинул даже кучер.
Пассажиры переглянулись. Незнакомец говорил очень уверенно, а Билл и в самом деле уж чересчур командовал.
— Я тоже пойду, — сказал пассажир у окна. — А ты с нами, Нед? — спросил он почтальона. Тот замялся: он совсем недавно вступил в должность и был еще очень неопытен. Но незнакомец вздумал его поучать, как вести себя при исполнении служебных обязанностей! Нет, этого он не позволит! И потому, просто назло самому себе, он сделал как раз то, чего ему делать не хотелось, и с напускным равнодушием собрался следовать за остальными, не забыв убедиться, что ключ от денежного ящика у него в кармане.
— А вы разве не идете? — вежливо спросил журналист ехидного пассажира.
— Нет, спасибо, — с усмешкой ответил тот, устраиваясь поудобнее. — Я присмотрю за каретой.
Небольшая процессия молча двинулась в темноту. Как ни странно, идти никому не хотелось, кроме разве дамы; журналист и почтальон, несомненно, предпочли бы остаться. Но истинно английский дух непокорства всякому деспотизму заставил их всех тронуться в путь. Они уже подходили к открытой двери некрашеной бревенчатой хижины, состоявшей из четырех комнат, и тут пассажир, ранее сидевший у окна, сказал:
— Я пойду вперед, разведаю, что это за лачуга.
Но он опередил остальных всего на несколько шагов, и все слышали, как он прямо с порога без лишних церемоний представил хозяевам всю компанию и получил довольно сдержанный ответ.
— Вот мы и подумали, не зайти ли к вам поболтать, раз карета все равно стоит, — говорил он, когда вошли остальные. — Вот это Нед Брайс, почтальон, служит в транспортной конторе «Эдемс и Компания», а это Фрэнк Феншо, редактор «Горного знамени»; имя дамы, я думаю, называть ни к чему, да я и сам его не знаю! А меня зовут Сэм Хекшилл, я из фирмы «Хекшилл и Доббс» в городе Стоктоне, и если вы когда- нибудь попадете в наши края, — милости просим, буду рад отплатить за вашу любезность и гостеприимство.
Комната, куда они вошли, была унылая и безрадостная, только в глинобитном очаге потрескивали поленья, да в трубе завывало пламя. В открытую дверь без помехи врывался западный ветер и дождь, и потому в комнате было не слишком жарко. В полумраке пляшущее пламя бросало причудливые отблески на лица людей, обращенные к огню, а те, что оставались в тени, казались еще чернее. При этом неверном свете пассажиры увидели мужчину и двух женщин. Мужчина поднялся и каким-то равнодушным жестом, в котором сквозила не столько неприветливость, сколько усталость и давняя боль, предложил непрошеным гостям рассаживаться на стульях, ящиках и даже поленьях. Пассажиры с удивлением узнали в нем того самого человека, что предупредил Билла об опасности.
— Так вы не пошли с Биллом расчищать дорогу? — удивился почтальон.
Хозяин дома, высокий и нескладный, медленно выпрямился во весь рост перед огнем, заложил руки за спину и, повернувшись лицом к гостям, так же медленно вновь опустился на стул, точно хотел, чтобы его ленивая и тягучая речь звучала как можно более солидно и внушительно.
— Ну нет, — сказал он с расстановкой, — я… не пошел… ни с каким… Биллом… расчищать дорогу! Я и не думал… ходить… ни с каким… Биллом… расчищать… дорогу! Я только остерег — и все. А Компании я не слуга… Ясное дело, я пошел и предупредил, мол, наткнетесь на это дерево и свалитесь в ущелье, и пострадают невинные люди — совесть-то у меня есть. Ну, а батрачить на них, расчищать им дорогу, — это уж нет, я им не слуга. — Лицо у него опять стало равнодушное, он снова медленно выпрямился, посмотрел, как одна из женщин ставит на угли очага кофейник, и прибавил: — Ну, а коли хотите чашечку кофе или стаканчик виски, моя старуха вам поднесет.
На беду, молодой почтальон оказался неважным дипломатом и с жаром вступился за Билла.
— Может, Билл и не больно вежливо разговаривал, так у него на то, верно, есть причина, — сказал он, заливаясь краской. — Разве вы забыли, всего полгода назад тут ограбили почтовую карету, да не где- нибудь, а в сотне шагов от этого самого места.
Женщина, которая хлопотала у очага с кофейником, обернулась, выпрямилась и умышленно или случайно приняла ту же вызывающую позу, что и ее муж минутой раньше, только руки она уперла в бока. Она казалась старше своих лет, как многие женщины ее сословия, и в ее черных вьющихся волосах, выбившихся из-под гребенки, когда она подняла голову, мелькнула седина. Она заговорила, медленно и старательно подбирая слова:
— Это мы-то забыли? Нет, голубчик, мы не забыли. И век не забудем. За эти полгода нам и на час единый не давали забыть. Приходят из округа полицейские, рыщут вокруг сыщики из Фриско, наскакивают репортеры, всякий прохожий и проезжий таращит глаза… Нет уж, тут никак не забудешь. Хайрам под конец не стерпел, поехал в Мэрисвилл к управляющему транспортной конторой и стал говорить, мол, хватит вам нас донимать, дайте людям покой, — а что ему ответил этот управляющий? Заткнись, дескать, да благодари бога, что не сожгли твой разбойничий притон и тебя самого в придачу! Забыть, что полгода назад тут ограбили почтовую карету? Нет уж, голубчик, мы не забыли!
Гости оказались в трудном положении: из вежливости следовало бы выразить сочувствие угрюмой хозяйке, и, однако, что-то подсказывало им, что нет дыма без огня и тут надо быть поосторожнее. У журналиста кошки скребли на душе; почтальон отмалчивался: ведь он лицо официальное! Дама смущенно кашлянула и придвинулась поближе к огню, пробормотав что-то насчет тепла и уюта, — это было хоть и туманно, зато безопасно. Мистеру Хекшиллу, который чувствовал себя неловко — ведь это он так легкомысленно начал разговор, — оставалось лишь продолжать играть свою роль, и он заговорил так же легко и беззаботно, как и прежде.
— Что ж, сударыня, — сказал он, обращаясь к хозяйке дома, — мир странно устроен, и никто толком не знает, что правильно, а что нет. Некоторые верят в одно, другие в другое, и всякий живет по своим убеждениям. Одно можно сказать с уверенностью — такова жизнь. Мое правило: повсюду — и здесь и в моей фирме — принимать мир таким, как он есть.
Тут журналисту сразу вспомнилось, что, по слухам, мистер Хекшилл в начале своей карьеры «принимал», например, пустующие земли и лес такими, «как есть», ничуть не интересуясь, есть ли у них законные владельцы. Видно, он и теперь не изменил этим своим принципам, ибо потянулся к большой оплетенной бутыли с виски и весьма находчиво пошутил:
— Кажется, можно выпить глоточек? Или это мне только послышалось?
Но Феншо не обратил внимания на дипломатический ход Хекшилла.
— Наверно, вы просто оказались жертвами недоразумения или какого-то несчастного стечения обстоятельств, — сказал он. — Возможно, Компания приняла вас за кого-либо из ваших соседей, ведь они как будто водят дружбу с той шайкой… Или, может быть, у вас есть какие-нибудь нежелательные знакомства? Возможно…
Речь эту прервал сдержанный смешок, довольно, впрочем, мелодичный, — он донесся из угла, где сидела вторая женщина; она до сих пор не произнесла ни слова, и Феншо сначала ее не заметил. Но теперь он разглядел, что она стройна и грациозна, а головка у нее просто прелестная: все это, видно, не
