Кожаные башмаки

помолодею… Так ведь в старое время поступали. Верно я говорю, эби[11] ? — обратился он к бабушке.

— Верно, верно! Один такой, как ты, старик ко мне, к молодой, сватался. Слава аллаху, сбежала я от этого жениха.

— Айда! — шепчет Миргасим ребятам.

И, скинув у порога обувку, ребята ныряют за печку.

А музыканты играют, а девушки поют:

Галия-Бану, сладкогласый соловей.
Ты томишься, ждёшь кого-то.
Будешь ли когда моей?

Больше всех старается, шире других рот раскрывает, громче всех поёт рослая, широкоплечая Сакине, старшая сестра Темирши. На ней голубое ситцевое платье, пуховая шаль, красные носки. Щёки тоже красные — свёклой натёрты, брови подмазаны жжёной пробкой.

Музыканты переглянулись и вдруг разом грянули озорную песню.

Ай-ай, Бибикяй! —

подхватили девушки, и громче всех Сакине:

Бибикяй собой красива.
Пуховая шаль на ней.
На джигита и не взглянет,
Хоть джигит по сердцу ей.
Ай-ай,
Бибикяй!

Музыканты так расшалились, что безусый мальчик-скрипач, глядя на Сакине, запел:

От игры на звонкой скрипке
Уставать мизинец стал.
Ах, на розу ты похожа,
Что в чужом саду видал…

— Скажи лучше «в лесу», — смеются девушки, — завтра уезжает Сакине в лес… И мы с нею…

— На лесозаготовки?

— Да, мы тоже мобилизованные, как солдаты. Топор и пила чем не оружие?

И музыканты заиграли для девушек-лесорубов лесную песню — «Кара-урман» — «Чёрный лес».

Прибежали в избу девочки Шакире и Асия, разулись только, а верхней одежды не сняли.

— Дайте нам, пожалуйста, несколько простынь. Если есть лишние…

— Лишние? Нет, девочка, лишних нет.

— Все так говорят, — вздохнула Шакире, — но для праздника, для школы, нам обязательно надо принести что-нибудь белое… Асия так хорошо придумала, а выполнить не можем…

— Пелёнки белые не пригодятся ли? — спросила бабушка и достала из сундука узел с пелёнками.

Миргасим едва удержался, чтобы не посмеяться вслух, не крикнуть:

«А как же мои детки?!»

Уж очень досадно было услышать ещё об одном секрете, о чём-то белом… Что бы это могло быть? Для чего?

Фаим, пока о нём все позабыли, уже подкрался к длинному свёртку на полу. Потрогал, понюхал.

— Пахнет вроде сена, только не совсем так, — зашептал он мальчикам, — а внутри ветки, колючие. Должно быть, веники… Для бани. Теперь веника банного не купишь. Дядя говорит, если бы веников в лесу наломать, можно бы много денег нажить. Только лес от нас далеко… Должно быть, Мустафа-солдат наломал где-нибудь в пути, теперь торговать будет…

Девочки услыхали, засмеялись:

— Угадал Фаим, угадал — волка увидел, кошкой назвал.

— Сами ничего не знаете! Знали бы, сказали бы.

— Знаем, знаем мы секрет, мы всё знаем, а ты нет.

Подхватили свёрток с пелёнками, ушли. И, будто на смену им, явились Зуфер и Зианша.

— Вот, — сказал Зуфер, — мешок, и вот оно, это дерево.

«Дерево? — изумился Миргасим. — Зачем Мустафа притащил сюда дерево? Печку мы соломой топим…»

Зианша поднял свёрток на плечо:

— Пошли?

— Погоди, я захвачу наш маленький молоток.

Зуфер заглянул под кровать, выдвинул ящик с инструментами, достал молоток, тот самый, что Мустафа, уходя на войну, Миргасиму подарил. Молоток этот с одного конца тупой — гвозди забивать, другой конец у молотка раздвоенный, как хвост ласточки, — гвозди дёргать.

— О, это инструмент подходящий! — обрадовался Зианша и опустил молоток в карман.

— До скорого свидания! — кивнул ребятишкам Зуфер. — Приходите в школу! — И, подхватив мешок, вышел вместе с Зианшой, который нёс на плече зашитое в холстину дерево.

Фаим тут же сунул ноги в обувку.

— Салям, — сказал он Миргасиму и выскользнул за дверь.

Не глядя на Миргасима, обулся Абдул-Гани, молча последовал за ним Фарагат, только Темирша немного замешкался:

— В-все б-б-будут в шк-к-к-коле, т-только Разз-зия с Аминой д-домма сидит… Эт-то неп-п-пправильно! П-п-п-пой-ду м-мам-ме скажу, ппусть Р-р-разию отпустит.

Миргасим остался за печкой один.

— Здравствуйте, — услыхал он голос Мустафы.

И сразу, будто в потревоженном улье, зашумело, загудело всё кругом. Все хотят говорить с солдатом — кто новости спешит узнать, кто торопится о здешних делах рассказать. Одни тянутся солдата обнять, другие поцеловать…

— Скажи, солдат, скажи, друг, — говорит Абдракип-бабай, — будет ли этой войне конец?

— Боже, не оставь нас! — вздохнула бабушка. — Мы люди простые, если в чём провинились, отпусти нам грехи наши…

— Нет, бабушка, — возразил Мустафа, — есть грехи, которые простить нельзя.

Миргасим прижал руки к груди. Ему казалось, что сердце стучит слишком громко, громче даже, чем стучал когда-то кузнечный молот дяди Насыра.

Музыканты позабыли о чае. Стынет чай в широких чашках, не тронуты лепёшки.

— Я тоже в армию иду, — сказал скрипач, тот самый, что пел песни длинной Сакине, — уже повестку получил.