пылающие клубки на месте бомберов и затухающие последние вопли в динамиках…
Так то — англичане. А тут — русские. Они вовсе не «унтерменши», как бы ни капал ядовитой слюной Альфред Розенберг… Русские летчики — умелые и страшные бойцы.
Шмульке в «Кондор» попасть не успел. Но «легионерам» рассказывать об Испании не запрещали. А они, все как один человек, вспоминая схватки в безоблачном небе над Иберийским полуостровом, и не думали скрывать уважения к противнику. Вот и крутил гауптман головой во все стороны, надеясь не прозевать черточку на горизонте. Которая вскоре становится лобастой «Ратой», а еще через несколько секунд попытается укусить огненными струями выстрелов…
Но все же прозевал. Огромная распластанная тень свалилась из ниоткуда, клацнула сотней мелких зубов в вытянутом тонком клюве и ушла к хвосту, обдав самолет чем-то очень похожим на помет. По крайней мере, гауптман сумел разглядеть в странной субстанции, залепившей обтекатель кабины, остатки недопереваренной пищи…
Потом стало не до разглядывания. Когда за странной тенью на «Юнкерс» Шмульке один за другим начали пикировать страшные твари, словно сошедшие с гравюр великого Дюрера… Взвыли в ярости пулеметы, сотрясая фюзеляж грохотом неумолчной стрельбы. Бесполезно. А еще гауптман понял, что не может ничего разглядеть сквозь оргстекло фонарей. Они прямо на глазах тускнели, превращаясь в нечто, сравнимое по прозрачности с темным бутылочным стеклом….
И встреча с землей оказалась полнейшей неожиданностью.
— А дальше что было, потом? — торопили окружающие худенького рядового, гордо восседающего на снарядном ящике.
Но рассказчик не торопился. Он со вкусом добил преподнесенную самокрутку, оглядел собравшихся бойцов, выждал еще с пол минуты для пущей важности и продолжил.
— А что дальше? Ну как те зверины фрицев потрепали, то поразлетались в разные стороны, что твои воробьи. Только говно кругом от них осталось. Сыпало, как из золотаревой бочки худой. По ним еще Петров, лейтенант, с перепугу хотел из зенитки шарахнуть. Еле отговорили. Не дело ведь, в божьих птахов снарядами пулять.
— В божьих? — недоверчиво переспросил усатый кряжистый сержант. — Ты уже вовсе забрехался! Сам же кричал, что те звери страшнее тещи.
— Так то снаружи страшнее! — отмахнулся от недоверчивого сержанта зенитчик. — Ты, Василич, тоже на вид не красавец. Зато душа мягкая! Как говно!
Последние слова утонули в общем смехе.
— Ну так вот! — продолжил «травить» рядовой. — Перебил ты меня, чичас вспомнить не могу… Точно! Что птица та страшная и воняет хуже нужника, то дело десятое! А вот что они своей стаей бомбежку сорвали, да двух «Юнкерсов» в болото вогнали, так за то я не только могилку той образине вырою, но и табличку приделаю. И напишу на ней крупными буквами: «Неизвестный науке звероптиц, героически павший в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!»
Все-таки Василек везучий. Это еще дед с бабкой говорили, да он и сам знал.
Берегиню кто встретил? Василек! И не испугался дива лесного, а поговорить отважился. И деревню тем спас. Вот только берегиня пропала куда-то, как одежу, деревенскими бабами сработанную, забрала. Василек каждый день на ту полянку приходит, а Светы нету. Ну и ладно, нету, так нету, что уж сделаешь тут. У берегини свои дела, лесные, всяко важнее, чем с хлопчиком лясы точить.
Зато он еще одно чудо нашел! Чудо тоже мохнатое. Интересный, вообще, зверь. А здоровый какой! Спина выше Васильковой головы будет. Ненамного, но выше. Четыре ноги и два хвоста, сзади и спереди. Сзади тонкий, на бычий похож, а спереди здоровый, толстый. Зверь им рогоз рвет и в рот закладывает. Василек такого зверя на картинке видел. Слон. В Африке живет. И в Индии. Только на картинке слон без шерсти. И побольше ростом будет, там человек был рядом нарисован. И человек тому слону по колено.
А этот слоник маленький, но зато в шерсти весь. А ведь и такую картинку показывали! На другом уроке, на истории. Про древних людей учителка рассказ вела, как они на мамонтов охотились… Только в наших краях такие звери отродясь не жили. И маленький он что-то для мамонта. Может, потому что слоненок еще? Мамонтенок! Э, куда эта чуда мохнатая полезла, там же трясина! Стоит ступить — и всё, засосет!
— Не ходи туда, — закричал Василек зверю, — утопнешь!
Неважно, послушается тот, или просто спужается и убежит — лишь бы от болотины подале. Только слонику мохнатому те крики не слышны оказались. Как объедал заросли рогоза, так и продолжал этим заниматься. Потянувшись за очередной порцией, ступил еще на шаг вперед. Под толстенными лапами захлюпало…
Василек выломал лозину побольше и побежал к зверю. Не понимает словами, так по дупе объясним! Отгоним от болота, и все дела. На удары по боку, заросшему длинным волосом, зверь внимания и вовсе не обратил. А потом взял, да перехватил хворостину передним хвостоносом и засунул ее в рот. Сожрал, и вся недолга! И снова к болоту полез. Понятно, рогоз-то вкусный…
Ничего, сейчас! Что лозину схрумкал, то плохо. Зато мысль появилась разумная! Василек вытащил из котомки краюху хлеба, завернутую в тряпочку, отломил небольшой кусок и протянул зверю.
— На, ешь!
Мамонтенок задумчиво посмотрел на хлеб, повертел вокруг него кончиком переднего хвоста («Хобот» — вспомнил, наконец, хлопчик), осторожно взял незнакомое угощение и засунул в рот. Хлеб явно понравился. Зверь развернулся всем телом и потянулся к Васильку хоботом.
Но Василек, хоть и протягивал новый кусок, метров на пять от болота отступил. Слоник задрал хобот вверх, громко затрубил и побежал за ним. Пришлось отдать ему кусок. А следующий еще метров через десять, а потом… Когда краюха кончилась, болото было уже далеко.
— Всё, — сказал Василек, поглаживая большую косматую голову, — больше хлеба нет. Я потом еще принесу. Приду сюда и покричу: «Мишка!», а ты из лесу и выходи. Будешь теперь Мишкой.
Звереныш опять затрубил, и неторопливо направился в чащу.
Василек проводил неуклюжыша взглядом и тоже отправился домой.
Немцы подстерегли на опушке. Хотя нет, не подстерегали, и в засаде не сидели. Задумавшийся хлопчик выскочил им прямо в руки. Непростительно для лесовика. Но…
— Ти есть дер шлехт юнген, — уверенно говорил рыжий веснушчатый фриц, пока другой держал Василька за руки, — ти есть ходить к партизанен. Если ти говорить, где партизанен, ми тебя будем кормить. Если не говорить, тогда вир верден шиссен. Стрелять. Немного. Совсем чуть-чуть. Ду ферштейст?
Василек всё отлично понимал. Вот только если бы и знал о партизанах, то все равно не сказал бы ни словечка!
— Дяденьки, я про партизан не знаю, я корову ищу, заплутала корова-то! Вы не видели? Черная с белым. Левый рог немного обломан…
Подошел третий немец, похоже, офицер, что-то спросил у рыжего. Тот ответил. Офицер выплюнул жесткую лающую фразу и резко, без замаха ударил Василька кулаком. Сильно стукнул: сразу загудело в голове, на глаза навернулись слезы. Может, потому все остальное как в тумане и прошло… Откуда и как появился новый знакомый, хлопец вообще не заметил. Когда Василек поднялся на ноги, злой офицер уже валялся на земле, а мамонтенок, стоя одной лапой у него на груди не то бил, не то хватал хоботом рыжего.
Остальные немцы по-своему залопотали, зашумели… Стали подниматься стволы карабинов… Уже грохнул первый выстрел, когда из лесу вынеслись мамонты. Не детеныши, а взрослые звери… Все никак не меньше амбара, а вожак, что на острие клина шел, и вовсе, как сельсовет ростом.
Наверное, если бы фрицы порскнули в рассыпную, может чего и вышло хорошее. Глядишь, звери и не стали бы догонять. Но оружный человек завсегда сперва за оружие хватается. А потом бывает поздно. Десять метров для мамонта — не расстояние…
Через час Василек гордо въезжал в деревню верхом на Мишке. Остальные найденыши шли следом. Селяне сбегались со всех концов, но молчали. Только головами покачивали.
— Ну и зачем ты сюда зверей лясных приволок? — спросил старшак. — Делать-то с ими што
