Игорь подумал, что сейчас капитан заставит ответить их, как положено, но тот ограничился лишь тем, что недовольно промямлил что-то нечленораздельное.
— Товарищ капитан, а как быть с увольнениями? Может прямо сегодня? — спросил кто-то из третьего взвода.
— Мы еще посоветуемся со старшим прапорщиком Федоровым и сержантами, и потом они вам все объяснят, — уклончиво ответил капитан.
По «личному составу» пронесся вздох разочарования, — курсанты начали подозревать, что их просто надули.
Вскоре вновь подошли машины и курсантов отвезли назад в казарму. Вопрос об увольнениях так и остался открытым, из-за чего все дружно потешались над Стоповым, принявшим слова капитана за чистую монету, и работавшим в последние четверть часа не хуже бульдозера.
— Ящо можэт и пайду, когда решат! А вы — так точна не пайдете! — философски парировал Стопов и, в сущности, он был прав — главное было в том, что капитан его все же отметил, а увольнение еще можно было попросить (или аккуратно потребовать) при первом же удобном случае.
После обеда второй взвод поджидал очередной сюрприз — в роту пришел Атосевич и приказал Гришневичу выделить человека для охраны только что припаркованной у казармы техники — нескольких кунгов на базе «Урала» и «Газ-66».
— А что значит — для охраны? — недоуменно спросил Гришневич.
— То и значит — нужно охранять технику, вот и вся задача! А то до вечера ее могут по частям разобрать.
— А почему именно мой взвод?
— Потому, товарищ сержант, что так решено — я не обязан перед вами отчитываться! — Атосевич, не привыкший к возражениям, начал терять терпение.
— Но…
— Вы будете выполнять приказ?!
— Так точно. Сколько надо человек? — понуро спросил Гришневич.
Ему было неприятно, что Атосевич так разговаривает с ним в присутствии курсантов:
— А с чем он будет — со штык-ножом?
— Он будет в снаряжении часового — и автомат, и боевые патроны.
— А как же он будет один без смены стоять? — удивился сержант.
— Ничего, не умрет — через часика четыре, может пять, технику уберут в парк. Хотя… Ладно, Гришневич, выдели двоих — пусть посменно ходят.
— А оружие где сменщик держать будет?
— Можно в оружейке.
— Значит каждые полтора часа ее закрывать и открывать?
— Тогда вот что — пусть держат оружие при себе — головой за него ответят! А сейчас быстро выделяй людей и пришли их к оружейке — я их там проинструктирую…
— Есть.
Гришневич начал мысленно перебирать курсантов. Курсанты тем временем настороженно ждали решения своего командира. Никому из них не хотелось, проработав половину воскресенья на ямах, другую половину проторчать с автоматом возле казармы. Наконец Гришневич огласил приговор:
— Коршун и Кохановский — в распоряжение прапорщика Атосевича! Шагом марш к оружейке!
— Иди, Стасик, тащи службу! — «тепло» напутствовал Коршуна Резняк.
Коршун ничего не ответил, а вот Кохановский что-то недовольно пробормотал в ответ.
— А ты чего, чмошник, хавальник раззявил?! — возмущенно заорал Резняк, подскочил к Кохановскому и заехал ему сапогом под зад.
Удостоверившись, что Гришневич куда-то ушел, Кохановский схватил Резняка за рукав хэбэ с явным намерением расправиться с обидчиком. И он непременно бы это сделал, если бы не Петренчик, Байраков и Каменев, подскочившие к Кохановскому сразу с трех сторон. Петренчик просто грубо толкнул Кохановского плечом, а Каменев с ехидной улыбкой взял его под руку и спросил:
— Что, Коха, на подвиги тянет? Слишком здоровый стал?
— А чего он? Я его трогал?! — все так же возмущенно спросил Кохановский, но все же отступил на шаг назад, учтя превосходство противника в численности.
— Все нормально, Коха — иди и неси службу, а об остальном не беспокойся, — насмешливо сказал Байраков и подчеркнуто аккуратно развернул Кохановского лицом к оружейке.
Резняк при этом издевательски засмеялся:
— Иди, иди, а то Коршун все патроны заберет! Ха-га-га!
Кохановский ничего не ответил и пошел к оружейке, как-то обреченно вжав голову в плечи.
— Еще дергается, чмошник! Надо ему темную устроить — да, Тищенко?! — спросил Резняк, заметив, что Игорь смотрит прямо на него.
— Это твое дело, — спокойно ответил Тищенко, но в душе испугался, что с ним сейчас будет то же, что и с Кохановским.
— Ясное дело — мое! Не у тебя же спрашивать! — самодовольно сказал Резняк и с демонстративной надменностью отвернулся в сторону.
Но Тищенко был только рад такому исходу.
Через минут пятнадцать после ухода Кохановского и Коршуна Атосевич объявил, что сегодня фильм будет демонстрироваться за территорией части в кинотеатре «Знамя».
— А где этот кинотеатр? — спросил Игорь.
— Как его Атосевич назвал? — уточнил Лупьяненко.
— Кинотеатр «Знамя».
— «Знамя»?
— Ну да.
— «Знамя»… Даже не знаю… Не могу вспомнить. Может где-нибудь в новостройках.
Лупьяненко считался во взводе одним из знатоков минских кинотеатров и Игорь удивился тому, что его товарищ на этот раз оказался не на высоте.
Первым на пост Атосевич отправил Коршуна, а Кохановский с грустным видом и полным боевым снаряжением вернулся в кубрик взвода.
— Чего ты такой печальный, Коха — ведь не ты на пост пошел, а Коршун?! Еще неизвестно, сколько вам там стоять, но ты теперь почти в любом случае простоишь меньше, а? — спросил у него Лупьяненко.
— Еще спрашиваешь — вы в кино идете, да еще в город, а я, как дурак, буду здесь сидеть, — со вздохом ответил Кохановский.
— А ты и есть дурак — надо было службу лучше тащить! — насмешливо сказал Резняк.
Кохановский промолчал.
Тогда в разговор вмешался Каменев. Подмигнув Резняку, он с издевкой спросил у Кохановского:
— Коха, а ты разве не дурак — как сам думаешь?!
— Да ну вас! — угрюмо ответил Кохановский и пошел к своей койке на противоположную сторону кубрика.
— Он не дурак — он просто чмошник! — нарочито громко сказал ему вслед Петренчик, и они вновь дружно засмеялись втроем вместе с Резняком и Каменевым.
Если раньше Кохановский яростно огрызался, то теперь в нем словно что-то надломилось, и он все чаще начал уступать своим недругам.
Тищенко с большим неудовольствием наблюдал за ростом влияния Байракова, Албанова, Петренчика, Каменева и Резняка на курсантов взвода. Особенно Байракова. Если Резняк и был внешне самым наглым, то все же был просто скандалистом, а вот Байраков, чаще оставаясь в тени, все больше оказывал влияние на жизнь взвода. Достаточно сильные позиции были и у Ломцева, Шкуркина, Федоренко, Вурлако, Улана и некоторых других, но каждый из них был как-то сам по себе и реального противовеса «пятерке Байракова» не было. Правда в последнее время Шорох и особенно Гришневич стали недолюбливать слишком активного курсанта. И Гришневичу, и Шороху не нравилось то, что Байраков уже пару раз пытался подчеркнуть свое
