— А что делать умеешь? Чем занимался? — неожиданно спросил Гришневич.
Тищенко, не зная, что ответить, растерянно замолчал. Но потом вспомнил, что мечтал стать журналистом и решил соврать:
— Немножко литературой занимался, статьи для газет писал.
— Это хорошо, что писал, — обрадовался Гришневич, — будешь боевой листок во взводе выпускать. Давайте и остальные — тоже рассказывайте, кто что умеет.
— Курсант Лозицкий, призывался из Бреста.
— Из самого?
— Да.
— А я из Пинска. Я там гидромелиоративный техникум закончил. А уходил тоже из брестского облвоенкомата. Давай, дальше рассказывай! — сержанту надоело предаваться воспоминаниям.
— Отец — инженер, мать — продавец. Учился в техникуме. Немного рисую.
— Совсем хорошо. Слышишь, Василий — один пишет, другой рисует. Лозицкий!
— Я.
— Будешь с Тищенко боевые листки делать. Слышишь, Тищенко?
— Так точно, товарищ сержант!
— Ты нам всё рассказал, Лозицкий? — спросил Гришневич.
— Так точно, — ответил Лозицкий.
Лозицкий был стройным, худощавым, высоким парнем с почти обычной внешностью. Но именно это «почти» — ярко-рыжие, почти огненные волосы (вернее — их едва заметная поросль), делали Лозицкого всегда очень заметным среди других курсантов. Как и всякий рыжий, Лозицкий, кроме того, имел на своём лице огромное количество самых разнообразных по форме веснушек.
За Лозицким поднялся маленький, круглолицый паренёк, уступивший утром Игорю своё место в строю:
— Курсант Резняк из Минска. До армии работал на тракторном заводе.
— Ну и как там — можно на работу устроиться? — спросил Гришневич.
— Можно, товарищ сержант. Слесари надо.
— Может, мне после дембеля махнуть? А с жильём как?
— Кто не минский, сразу общежитие дают, а со временем и квартиру.
— Тогда работать можно. А родители твои кто?
— Отец тоже на тракторном, наладчиком работает. И мать там — кассиром.
— Много ты на заводе зарабатывал?
— Под двести. Но это ведь первый год.
— Неплохо. Так, говоришь, слесарей мало?
— Мало… Шофёры тоже нужны… сборщики в цех…
— А что, Василий, может, махнём после дембеля на тракторный?
— Пасмотрим… — лениво отозвался Шорох.
Фамилии мелькали так быстро, что Тищенко вскоре перепутал их обладателей. Но фамилию последнего курсанта Игорь запомнил хорошо:
— Курсант Сашин. Призывался из Минска. Учился в политехническом, закончил только первый курс. Отец у меня военный — майор, мать учительницей работает.
Сашин говорил очень высоким голосом, почти как девушка.
— А-а, Сашин. Мне про тебя старший прапорщик Креус вчера говорил. Твой отец ведь в штабе округа работает?
— Да.
— Курсант, а тем более сын майора должен отвечать не «да», а «так точно». Ясно?
— Так точно.
— Хорошо, что ясно. Садись, Сашин. Знаете, у меня впервые во взводе столько студентов и минчан. Так что я так думаю — взвод наш не подкачает. Прошлый состав, конечно, послабее был — там, в основном, деревенские ребята были. Но и их мы со старшим сержантом Прохоровым подготовили.
— Товарищ сержант, можно вопрос задать?
— Можно с дуру член сломать! Надо говорить не «можно», а «разрешите». Понял, Лупьяненко?!
— Так точно.
— Тогда задавай свой вопрос.
— А как узнать, есть допуск или нет? Это что, в специальном деле написано, или как?
— Нет. Все гораздо проще, Лупьяненко. На той странице военного билета, где у вас стоит отметка о сдаче паспорта, должна быть еще одна печать. Нашли?
Курсанты зашелестели страницами билетов и начали утвердительно кивать в ответ.
— Товарищ сержант, разрешите обратиться?
— Обращайтесь… Только в следующий раз надо обязательно представляться, Гутиковский. Например: «Товарищ сержант, разрешите обратиться, курсант Писькин?».
— Товарищ сержант, разрешите обратиться, курсант Гутиковский?
— Обращайтесь, я ведь сказал уже.
Игорь обратил внимание на то, что сержант иногда называл курсантов на «вы», а иногда на «ты» — смотря по настроению.
— Скажите, а что нужно для того, чтобы дали допуск? — спросил Гутиковский.
— Для получения допуска надо не иметь приводов в милицию, не иметь судимостей, не должно быть родственников за границей, ну и всё в таком же роде.
— А это в военкомате решают?
— В военкомате и местном КГБ. Потом здесь ещё особый отдел проверяет.
Через каждые сорок пять минут в коридорах учебного центра звенел звонок на перерыв. «Почти как в институте», — иронично улыбнулся Игорь. После очередного такого звонка Гришневич взглянул на часы, порылся в кармане штанов и вытащил небольшой металлический кружок с выгравированными на нём буквами и цифрами. Подняв кружок вверх, и показав его взводу, сержант пояснил:
— Это та самая печать, которой опечатывается этот класс — печать номер «три». Есть ещё одна — номер «семь». Ею мы будем опечатывать двери другого класса, в котором будем учиться печатать на телеграфных аппаратах. Сегодня я сам опечатаю. А потом уже вы будете по очереди опечатывать — те, кто будет дежурить. Для опечатывания нужно два куска пластилина и нитка. Нитка должна быть целой, без всяких узлов и связок. Чтобы пластилин стал мягче, его можно погреть в руках. А чтобы он не прилип к печати, её поверхность можно смазывать слюной или подышать на неё хорошенько. Смазывать не языком, конечно, а просто плюнуть на палец и протереть. Взвод, встать! Выходи в коридор строиться.
Проделав «опечатывание», Гришневич повёл взвод в казарму. Шорох куда-то незаметно исчез.
В казарме Тищенко пришлось перенести свои вещи и постельное бельё из одной части кубрика в другую, так как второй взвод располагался в одном кубрике с третьим. При распределении курсантов Гришневич ставил первого попавшегося возле свободной койки и объявлял его собственником этого места. Кровать самого Гришневича находилась здесь же. Оказалось, что все сержанты спят по углам кубриков. Койки были составлены попарно. Между каждой парой стояла деревянная тумбочка для хранения личных вещей. Личных вещей у Тищенко было мало, но всё же больше, чем у других: кроме обычного набора, состоящего из ниток, иголок, пасты, щёток и прочего уставного имущества Игорь положил в тумбочку две книги на белорусском языке и припрятанную пачку печенья. Тищенко вовсе не предпочитал белорусский язык русскому — просто эти книги были не слишком ценными, и Игорь с лёгким сердцем взял их с собой. Тищенко был обладателем только половины тумбочки — другая половина отныне принадлежала Лупьяненко, койка которого стояла по другую сторону от тумбочки ближе к окну. Чуть дальше, возле окна, вплотную к койке Лупьяненко стояла койка Гришневича с собственной, персональной тумбочкой. Соседом Игоря с другой стороны оказался Гутиковский. «Вот интересно, — подумал Тищенко, — в школе мы постоянно с Гутовским вместе сидели и здесь, стоило только появиться похожей фамилии, как опять вместе. Может, я с этим Гутиковским и сдружусь, кто его знает?!» За Гутиковским, в сторону прохода расположились Доброхотов, Каменев и Резняк. «Каменев… Чуть ли не «враг народа», — улыбнулся Игорь.
