буквами «ВВ»). Вообще-то внутренние войска были подчинены министерству внутренних дел, а не министерству обороны, но, видимо, солдаты почему-то не подошли и их предали новому хозяину. Один из «вэвэшников» попал во второй взвод. Он оказался украинцем с грозной фамилией Коршун. Новенький почему-то сразу не понравился Резняку и тот, проходя мимо, всё норовил подтолкнуть «вэвэшника». Тот, растерявшись в новой обстановке, не отвечал на грубость. Коршун был на полголовы выше Тищенко, но ничуть не мощнее, поэтому совершенно не оправдывал звучание своей фамилии. Наконец, когда Резняк в очередной раз толкнул Коршуна, тот не выдержал и спросил:
— Ты чего толкаешься?
Резняк пожал плечами, улыбнулся и сказал с лёгкой издёвкой:
— Тебе показалось. Просто ты у моей койки стоишь. Слушай, как это твоя фамилия — Беркут, что ли?
— Не Беркут, а Коршун.
— Ну-у-у?! Это не важно, главное, что ты орёль. А чего ты, Коршун, такой маленький? Болель, что ли? Га-га-га-га!
Резняк был самым маленьким во взводе и, тем не менее, атакуя Коршуна, будто бы забыл об этом.
— Ты, что ли, большой? — с улыбкой парировал Коршун.
Все засмеялись.
Несколько секунд Резняк растерянно хлопал глазами, а затем, налившись от злости краской, с воплями ринулся на Коршуна:
— Ах ты, хохол паршивый! Я сейчас покажу, кто тут маленький!
Наверное, Коршуну было бы несладко, но перед Резняком вырос высокий и широкоплечий Вурлако. До этого он был единственным украинцем во взводе и, обрадовавшись земляку, Вурлако не собирался давать Коршуна в обиду:
— Чего ты шумишь, Резняк? Видишь, человек только во взвод пришёл, мой зёма — а ты сразу в драку! Нехорошо, Резняк, нехорошо.
— А ты скажи своему зёме, чтобы вякал поменьше!
— Да ладно тебе, Резняк! Всё нормально.
Несмотря на всю свою злость, Резняк не рискнул связываться с Вурлако и отошёл в сторону, бубня себе под нос: «У-у, хохлы вонючие, мочить вас всех надо!» Но бубнил он всё же так, чтобы Вурлако не слышал.
— Смотри, Антон, хохлы Резняка обидели, — с иронией сказал Игорь.
Лупьяненко посмотрел в сторону Резняка и удовлетворённо пробормотал:
— Так ему и надо, козлу, а то говнистый слишком!
Тищенко охотно согласился с этим замечанием. На это у него были свои основания. Еще перед обедом Тищенко познакомился с Ломцевым, который учился в минском технологическом и произвел на Игоря самое приятное впечатление. Разговаривая, они вышли в кубрик, и Игорь нечаянно сдвинул кровать Резняка. За положением кроватей строго следили сержанты, и любой сдвиг мог сказаться на хозяине. Кровать же Резняка стояла у самого прохода и, время от времени, ее иногда сдвигали. То ли Тищенко переполнил чашу терпения Резняка, то ли показался ему наиболее подходящим объектом для «отмщения'', но в любом случае Резняк с перекошенным лицом подлетел к Игорю и резко ударил его ладонью в лоб, злобно прошипев при этом:
— Куда ты свои заготовки прешь! Вы уже все меня заколебали!
Игорь от неожиданности потерял равновесие и сел на табуретку, еще больше сдвинув кровать.
Увидев это, Резняк схватил Игоря за хэбэ и попытался стащить на пол. Тищенко резко сбросил руки противника и растерянно сказал:
— Перестань! Не драться же нам здесь из-за этого?! Я нечаянно.
— За нечаянно бьют в грызло отчаянно! — не унимался Резняк.
Тут в события вмешался плотный, коренастый Ломцев, и Резняку пришлось умерить свои пыл.
Так что Игорь был рад вечернему фиаско неприятеля. В общем-то, Игорь и сам неплохо ругался, но значения слова «грызло» не знал. Решил спросить у Лупьяненко:
— Слушай, Антон, а «грызло» — это лицо, что ли?
— Оно самое, а ты что — не знал?
— Нет, у нас так никто не говорит.
— А как у вас говорят?
— Рыло, чайник… череп…
— Неужели «грызло» не говорят? — удивился Лупьяненко.
— Вроде нет, — уже не так уверенно пожал плечами Игорь.
— Да ты просто не слышал, наверное.
— Может, и не слышал.
— Рота! Приготовиться к следованию на приём пищи! — прокричал дневальный.
За эти три дня Тищенко подметил интересную особенность команд дневальных: формально были и завтрак, и обед, и ужин, но дневальный всегда кричал «к приёму пищи» или «на приём пищи». Игорь подумал, что это, пожалуй, потому, что происходящее в столовой трудно назвать завтраком, обедом или ужином в обычном понимании, а вот «приёмом пищи» куда точнее и для совести спокойнее.
Отмаршировав сто пятьдесят метров и забежав по команде в столовую под гневные окрики сержантов, Тищенко с улыбкой вспомнил статью психолога в одной из газет. В статье было сказано, что для лучшего усвоения пищи перед ужином нужно совершить прогулку, а сам ужин проводить под спокойную, лёгкую музыку. «Вот она и прогулка, и музыка» — недовольный рёв Гришневича; мы прямо по науке питаемся», — с иронией подумал Тищенко.
Перед едой все вошедшие курсанты должны были встать по обе стороны столов (по пять человек в ряд) и так стоять до тех пор, пока не придут сержанты. Причём стоять максимально приближённо к стойке «смирно». Затем следовала команда: «Сесть!». По ней все должны были снять скамейки, поставить их на пол и совершенно одновременно сесть, кроме среднего в ряду, противоположном входу. Таким образом, у каждого стола оставался стоять один курсант. Если хоть что-то получалось не так, как описано выше, следовали многочисленные «сесть-встать» до тех пор, пока всё не получалось идеально. Если читатель вспомнит, что многие курсанты служили лишь первую неделю, он поймёт, что такие «приседания» случались очень часто и зачастую были весьма продолжительными. После всей этой кутерьмы следовала команда: «Приготовиться к приёму пищи!». Она означала, что все должны разделить между собой хлеб (по куску белого и чёрного каждому), а тот, кто оставался стоять («раздатчик пищи»), должен был всем по очереди раздать содержимое металлических кастрюль-бачков. Никто не хотел попасть в «раздатчики», поэтому при посадке все следили друг за другом, стараясь не оказаться на этом месте. Но, учитывая, что за этим следили все, все рано или поздно там оказывались (за исключением тех, кто всегда входил первым — а первыми входили те, кто стоял в правой колонне взвода). Была ещё одна тонкость: сержанту всегда самому первому надо было предлагать пищу — даже если все съели суп, никто не имел права есть кашу. Все должны были ожидать, пока сержант закончит с первым и возьмёт свою долю второго. Правда, сержанты не часто ели баланду, именуемую супом, но негласный закон всё равно существовал. Если сержант вообще не брал суп, «раздатчик пищи» обязан был спросить: «Товарищ сержант, вы будете первое?» и, только получив отрицательный ответ, он мог наливать остальным. За нарушение этого «закона» виновный мог попасть в немилость к своему «наполеону в лычках», а это грозило нарядами, унижениями, а иногда и физической расправой. На этом неприятности не заканчивались. Для третьего на десять человек было лишь семь-восемь кружек, и одну из них обязательно забирал сержант. Некоторым приходилось пить по очереди. Гораздо демократичнее всё происходило на тех столах, где не садились сержанты.
После первых физических и психологических нагрузок курсантам, ещё не отвыкшим от нормальной пищи, очень хотелось есть. Но то, чем их кормили, далеко не полностью утоляло голод. Супы представляли собой воду, содержащую небольшое количество картофеля и овощей. Иногда встречались микроскопические мясосальные кусочки. На второе были сваренные на воде пресные каши либо картошка, вернее, что-то неопределённое из-за слишком сильного разбавления водой. Порой давали гречку, и это было большой радостью. К каше в одной тарелке на всех давали жирные, бесформенные «маслы» — куски неприятного,
