вскрикнув при падении, и затих, беспомощно распластанный на земле, окруженный испуганно обступившими его женщинами. Игорь широко раскрыл глаза и… проснулся.
Несколько секунд он, полуодуревший от кошмара, продолжал осматриваться вокруг, пока, наконец, веселое солнце, заглядывающее в окно, мерное тиканье настенных часов и знакомая комната не вернули его к действительности. Придя в себя, Игорь первым делом взглянул на часы. Было без пяти двенадцать. Сходив в ванную и умывшись, Тищенко вернулся в зал. На журнальном столике лежало письмо от Гутовского. С Гутовским Игоря связывала прочная дружба. Друзья девять лет проучились в одном классе. Со стороны они казались полными противоположностями: маленький, привыкший к спокойной домашней жизни Тищенко и высокий, жаждущий путешествий и преодоления трудностей Гутовский. Вообще-то, Игорь тоже любил путешествовать, но в случае предполагаемых длительных неудобств (дожди, дальний путь и т. п.) быстро вспоминал об интересных художественных фильмах или «очень важных и неотложных делах», если первых не оказывалось в программе телевидения. Гутовский ушел в армию еще пятого мая. Тищенко был на его проводах, или, как говорили в Городке — на его отправках. Народа было много. Ели, пили, потом опять ели и сопровождали все это пространными рассуждениями, в которых, пожалуй, была представлена вся философия — начиная от Древней Греции и заканчивая «Горбатым» и «гадом Рейганом». Нельзя сказать, чтобы народ не уважал новоявленного лидера страны, хоть и крыли его последними словами мужички за антиалкогольный указ и повышение цен на водку. Просто по аналогии со своим кругом общения люди давали клички и руководителям страны: раньше был «Никита» и «Ленька», а теперь — «Горбатый. Фамилия нового Генерального секретаря оказалась весьма подходящей для придания ей «своего» звучания. А «гад Рейган» и в самом деле был для всех присутствующих человеком мерзким и подлым, ибо при его администрации США начали развертывать «першинги» и крылатые ракеты в Западной Европе и именно при его администрации замаячил зловещий призрак Стратегической Оборонной Инициативы. Именно в это время и появилось (очевидно, по аналогии письма, которое запорожцы писали турецкому султану) «Письмо к Рейгану!.» Оно наполовину состояло из нецензурных слов, а еще наполовину — из весьма сомнительных выражений. В письме чувствовался непонятный для иностранцев, столь разительно отличающийся от литературного, колоритный, крепкий русский язык. У всякого, кто читал сие «произведение», исчезали последние сомнения насчет того, чьи выражения крепче — русские или немецкие. Однако, несмотря на всю убогость и пошлость текста, «письмо» широко путешествовало по стране. Стоит напомнить, что Тищенко напился, а затем раскаялся в содеянном именно на отправках Гутовского. Пока Игорю удавалось сдержать свое слово. Вчера, на дне рождения отца, он не пил. «Сергей уже больше месяца служит, не повезло ему — забрали рановато», — подумал Игорь и еще раз перечитал письмо друга:
«Здравствуй, Игорь.
Привет тебе с Дважды Краснознаменного Балтийского Флота, куда попал служить твой друг. Извини, что не написал сразу, времени вообще не было, да и сейчас нужно бежать дежурить на камбуз, но я решил немного опоздать и написать тебе письма, а то еще обидишься. Кстати, это второе мое письмо, как ты и просил. Ну, что можно написать: фактически я служу уже четыре дня, практически — только два, то есть день добирались и день медкомиссии — это была еще не служба, а вот теперь началась служба. Но я здесь немного уже освоился. Сержант у нас бульбаш, родом из Орши, земляк, так что я если и опоздаю немного на дежурство, то ничего страшного не произойдет, советский флот не рухнет. А в роте у нас бульбашей почти половина. Почти половина хохлов, а остальные — русские, молдаванин и один армянин, но он родился в Москве и армянского вообще не знает ни слова. Ребята уже заколебали его, даже жалко. Ну, начну все по порядку. Из Городка нас пятого взяли только двоих. Сутки просидели в Витебске на нарах, почти сутки добирались до Калининграда, а потом еще час езды до Пионерска, где я и служу. Ну, что можно сказать о части: часть большая, учебная, тысяч на пять-шесть, здесь я задержусь ровно на полтора месяца, пока пройду курс молодого воина и приму присягу, а затем нас распределят по частям и кораблям военно- морского флота. Кто куда попадет — еще никто не знает…
Только что пришел мичман, перебил — сказал, что на камбузе дежурить не надо, а надо убирать территорию, и я, конечно, пообещал, что сейчас прибегу, только переодену робу (форму), но туда тоже торопиться не следует, потому, что сейчас придет лейтенант и скажет, что территорию убирать не надо, а надо еще что-то делать. Вот она какая — армия. А, в общем, интересно, скучать не приходиться. Ну ладно, кажется, что-то дежурный по роте орет, он у нас молдаванин, так что его рев никто пока разобрать не может — у нас в роте больше молдаван нет. Ну, я побежал, а то, чего доброго, еще выгонят из армии. Я вообще уже обнаглел, а только два дня служу. Пока. Пиши. Продолжение следует.
«Скоро и мне идти. Куда попаду, интересно? Может, в Прибалтику? Может, на Украину?» — подобные мысли занимали Тищенко вплоть до часу дня. Затем пришла мама. Едва переступив порог, она сразу же поинтересовалась:
— Ты ел, Игорь?
— Вообще то еще нет, я только что проснулся.
— Садись, картошку будешь есть — я разогрею?
— Угу.
Елена Андреевна Тищенко с большим беспокойством ожидала призыва сына. Ей и в голову не могло придти, что близорукий, болезненный Игорь, напоминавший скорее маленького подростка, чем призывника, будет страшно необходим для укрепления обороноспособности страны, чем, безусловно, проявляла поразительное непонимание интересов государства. Идеологии здесь явно не доработала. Последние недели, когда стало ясно, что призыв сына состоится, Елена Андреевна находилась в глубокой растерянности. Она никак не могла предположить, что в 1983–1985 годах ухудшиться международная обстановка и для защиты наших священных рубежей понадобятся (очевидно впервые в стране, а может, и в мире) в условиях официально мирного времени тысячи студентов ВУЗов, тысячи слепых, глухих, тупых и т. п. Елена Андреевна еще не знает, что по приказам из Москвы заработала мощная система военкоматов, вычищающая все и вся — до последнего мало-мальски пригодного человека, выполняя чудовищный план — план человеческих судеб и лишений. Страна увязла в афганской войне. В Союз шли гробы. В Афганистан — крепкие молодке ребята, на их место — призывники, напоминающие знаменитых «инвалидов» конца восемнадцатого века. Но Елена Андреевна едва догадывалась об этом, поэтому и проявляла столь вопиющую политическую слепоту. Мать рассеянно смотрела на Игоря и о чем-то думала.
— Ма, чего ты? Ешь. Да не расстраивайся ты, не на войну ведь ухожу.
— Как же ты там… Как?
— Как-нибудь, потихоньку. Ну, а совсем заболею — там ведь тоже врачи есть, в крайнем случае, домой отправят.
— Ты конверты купила?
— Купила. Сто штук. Я думаю, тебе хватит.
— Смотри, ма, у батареи краска облупилась.
— Вот ты уедешь, так мы ремонтом займемся. Зал и спальню покрасим, да и здесь пора ремонт делать.
— Ма, давай я в спальне пол покрашу, а?
Игорь вовсе не отличался трудолюбием, но в эти последние дни ему хотелось сделать что-нибудь полезное для дома. Мать встретила его намерения без особого энтузиазма:
— Что ты, зачем?! Отдыхай — тебе только одна неделя и осталась. Книжки лучше почитай.
— Да надоело уже. Хочется дома что-нибудь сделать.
Мать сдалась:
— Ну, как хочешь. Вечером придет отец — вынесите с ним мебель, и можешь красить. Там, под ванной баночка краски лежит, а кисточки — в подвале, на второй полке слева. А сколько сейчас время?
— Без десяти два.
— Ой, опоздала! Побегу.
Едва успев пообедать, мать убежала на работу. Елена Андреевна работала экономистом в управлении
