— Ты меня обнимешь? Она снова мотнула головой.
— Ладно. — Иногда лучше всего ничего не предпринимать. — Ты мне не поможешь?
Она шмыгнула носом и кивнула.
— Отлично. Пойди и возьми такую же мотыгу. — Я поднял и показал ей свою.
— А где они лежат?
— Вон в том сарае. Холли повернулась. — А…
— Пойди и возьми. Она колебалась.
— Ну, иди.
Девочка хотела что-то сказать, но лишь покачала головой.
— Что с тобой? — спросил я.
Она промолчала и нехотя потащилась к сараю; по мере приближения к нему она шла все медленнее и медленнее и перед открытой дверью остановилась, глядя внутрь. Даже издали было заметно, как она дрожит, — В чем дело?
— Там темно! — сказала она.
По тому, как она это сказала, я понял, что для нее это было больше чем просто темнота.
Во мне нарастало раздражение. Хотелось прикрикнуть на нее, но я вовремя остановился. Что-то здесь не так.
— Холли!
Она не слышала меня, стояла и не отрываясь смотрела внутрь, как загипнотизированная птичка. Какую змею она там видела?
— Холли!
Ее начало трясти.
Сработали мои армейские рефлексы: я пригнулся и бросился вперед, но не прямо, а забирая в сторону и держа на всякий случай наготове мотыгу.
В сарае никого не оказалось. Я не знал, радоваться мне или расстраиваться.
Я повернулся к Холли. Она почти что впала в кататонию. Отшвырнув в сторону мотыгу, я упал перед ней на колени и схватил за плечи — она одеревенела.
— Холли? Никакого ответа.
— Что за?..
Я обнял ее, крепко прижав к груди, поднял и понес прочь от сарая, за дом, чтобы она вообще его не видела. Однако девочка по-прежнему не расслаблялась.
— Успокойся, Холли, все уже хорошо. Джим с тобой. — Я присел на каменный заборчик, отделявший заасфальтированный внутренний дворик. Посадив ее на колени и обхватив покрепче, я успокаивал ее как умел: — Все хорошо, миленькая, все хорошо. Большой Джим с тобой. Все в порядке.
Она что-то пробормотала.
— Что ты говоришь?
— Простите, — всхлипывала она. — Пожалуйста, не бейте меня.
— Что? Я и не собираюсь.
— Я больше не буду. Честное слово.
— Послушай, детка… Все хорошо. Я — Джим, ты помнишь? — Она все еще цепенела от страха. Я отодвинул ее, чтобы она могла рассмотреть мое лицо. — Это же Джим, большой некрасивый Джим. Ты помнишь меня?
Она моргнула и ошеломленно уставилась на меня.
А потом не выдержала и разрыдалась.
Она забралась обратно ко мне на колени, я прижал ее к груди, и гладил по голове, и покачивал, и не переставая говорил, что все будет хорошо. Я обнимал ее, я любил ее, я дал ей выплакаться у меня на груди. Холли тихонько всхлипывала, время от времени икая. Теперь она не пыталась сдержаться. Один раз она было вытерла слезы, но я снова прижал ее к груди и велел выплакать все.
— Не удерживай их, моя радость, пусть все они вытекут. Это легче, чем носить их с собой повсюду. Плачь, Холли, плачь, моя девочка.
Постепенно всхлипывания стали затихать, и девочка безвольно обмякла в моих руках — крошечный тряпичный человечек, такой худой, такой ужасно худой и маленький.
Какая она хрупкая!
Не вставая с забора, я осторожно, едва дыша, устроился поудобнее; ее руки сразу же напряглись и обхватили меня.
Наконец она заговорила: — Я так испугалась.
— Знаю, — сказал я. — Я видел.
— Но теперь я не боюсь.
— Ты хорошая девочка, — И погладил Холли по голове.
— Когда ты со мной, я не боюсь.
— М-м, ты вообще не должна больше бояться. Она шмыгнула носом и вытерла его о мою рубашку.
— Я думала, что ты уходишь.
— Нет, я никуда не уйду, пока нужен тебе.
— Но я подумала…
— Ш-ш-ш. — Я обнял ее. — Как же я могу бросить такую красивую и такую хорошую девочку? Но это была ложь.
Как я мог обещать такое ребенку, когда нарушал каждое свое второе слово?
Дезертировал из армии, предал Джейсона и Племя. Не очень-то хороший тянется за мной след. Я могу предать и этих детей, не успеет петух трижды прокукарекать. Тем более что есть хороший повод.
Холли отдыхала, положив голову мне на грудь и вцепившись в мою руку. Бедный глупенький ребенок, она верила в меня больше, чем я сам. О черт!
Погладив ее волосы, я вспомнил, как мы любили детей в племени Джейсона. Или не любили? Мы сделали их маленькими рабами. Мы заставляли их прислуживать за столом, мыть посуду, стирать, мыть полы, спать с нами, оправдывая все это тем, что якобы «воспитываем в них ответственность».
Не отрицаю, они были очень счастливы. Они смеялись, пели и играли так весело, что, глядя на них, я почти забывал о катастрофическом положении человека на этой планете.
Нет сомнения, что те дети были любимы, но… в том-то и дело. Как их любили? Думаю, в том была и моя вина.
Я не хотел, действительно не хотел, сначала не хотел. Но все настаивали, даже дети утверждали, что им это нравится, что в этом нет ничего постыдного, что надо отбросить стыд как глупый предрассудок, когда развлекаешься с кем-нибудь в постели. Вскоре все стало очень просто, так просто было чувствовать себя членом их Племени.
Со временем это вовсе не казалось чем-то неправильным.
Но что, если они ошибались? И если они ошибались, кто же тогда я? Дезертир. Ренегат. Растлитель детей.
Эти мысли мешали мне держать Холли так близко от себя. Я хотел обнимать ее, потому что детям это необходимо, но боялся…
… потому что Джейсон и его Племя верили, что детям и подросткам полезно заниматься сексом между собой и со взрослыми с обоюдного согласия. Что, если я забуду, где и с кем нахожусь? Нельзя обидеть кого-нибудь из этих детей — они и так достаточно обижены.
Все предельно просто: я не тот человек, кому можно доверить детей, как бы я ни любил их.
И нельзя признаться Бетти-Джон, потому что они больше нуждались в моей помощи, чем в страшной правде обо мне.
Мы долго молчали. Я сидел, думал и гладил девочку по голове, что-то воркуя и время от времени целуя ее в макушку.
Мне показалось, что я уже вижу дальнейшее. Надо бежать отсюда.
Так будет лучше для всех.
— Джим?
